Грубиянские годы: биография. Том I

«Лето само по себе возвышает душу! Боже, что это за чудная пора! Поистине, я часто не помню, нахожусь ли в городе или брожу по полям, настолько то и другое одинаково и прекрасно. Когда ты выходишь из городских ворот: тебя радуют нищие, которые теперь не мерзнут, и почтовые курьеры, которые с радостью проводят всю ночь верхом на коне, и пастухи, спящие под открытым небом. Никто сейчас не нуждается в затхлом помещении: человек использует в качестве комнаты любой куст и вдобавок видит перед собой моих добрых усердных пчел и роскошных бабочек. В садах на склонах холмов сидят гимназисты и, на просторе, высасывают из словарей нектар слов. Из-за запрета на охоту ни в кого не стреляют, и вся живность в кустах, в полевых бороздах и на ветвях наслаждается жизнью, ощущая себя в полной безопасности. Повсюду, по всем дорогам, движутся путешественники: верх коляски, как правило, опущен, из лошадиной сбруи торчат зеленые веточки, а изо рта у кучера – роза. Пробегают тени облаков, между ними вспархивают и пикируют птицы, подмастерья странствуют налегке, с одним только узелком, и не нуждаются в том, чтобы искать работу. Даже в дождливую погоду люди охотно стоят под открытым небом, вдыхая освежающий воздух, и пастухам коровьих стад влажность отнюдь не вредит. А когда наступает ночь, то человек словно оказывается в прохладной тени, откуда ему отчетливо видны и день на северном горизонте, и, на горизонте южном, – милые теплые небесные звезды. Куда бы я ни взглянул, я всюду вижу любимую синеву: цветущие поля льна, васильки и божественно-бесконечное небо, в которое хочется немедленно прыгнуть, как в реку. Когда же ты возвращаешься домой, ты в самом деле обретаешь там новое блаженство. Твоя улица – настоящая детская: даже по вечерам, после ужина, малышей, одетых очень легко, опять отпускают погулять, а не загоняют, как зимой, под одеяло. Люди трапезничают при дневном свете, но не могут сообразить, где же само светило. В спальне окна распахнуты днем и ночью, как и большинство дверей, и вреда от этого нет. Старые женщины стоят, не чувствуя озноба, у открытых окон и шьют что-то. Повсюду разбросаны цветы – рядом с чернильницей, на деловых бумагах, на столах заседаний и в лавочках, на прилавках. Дети поднимают возню, и ты слышишь, как катятся шары к кеглям. Полночи люди гуляют по улицам, громко переговариваются и смотрят, как на высоком небе загораются звезды. Даже сама княгиня вечером, перед ужином, успевает совершить променад по парку. Заезжие виртуозы, возвращающиеся около полуночи домой, еще и на улицах исполняют скрипичную музыку, пока не доберутся до своего квартала, и все окрестные жители бросаются к окнам, чтобы поглядеть на них. Дилижанс специальной почты прибывает позже, и лошади ржут. Ты засыпаешь под шум за окном, а просыпаешься от почтовых рожков – и видишь, что звездное небо уже целиком раскрылось. Бог мой, как же радостна жизнь на этой маленькой Земле! А ведь речь пока шла только о Германии! Что же я должен думать об Италии! – Гольдина, а ведь у меня еще есть утешительная надежда, что этот танец урожая времен года, который я здесь изобразил для Вас средствами тусклой прозы, поскольку знаю Вашу любовь и снисходительность ко мне, – что я сумею живописать его совсем другими, поэтическими красочными эмалями. – Друг мой, дело в том, что я пишу роман. – Довольно, довольно! То, что я нашел помимо уже перечисленного, что, может, найду часа через полтора… – о Гольдина, если бы я мог излить эти радости в Ваше сердце! Если б не должен был задвинуть перед сверкающими солнечными облаками скрывающие их завесы земных туч! – Addio, carissima!»

Тут он вскочил на ноги, оставил непереписанным договор купли-продажи, при составлении коего сегодня как раз и услышал, что Клотар вернулся (и, стало быть, небесное блаженство теперь достижимо), и поспешил в сад графа. Вальт, пока занимался сочинительством, был суверенным хозяином собственной фантазии, но в жизни – только ее слугой: всякий раз, когда она, шаля, сбрасывала цветы и плоды то на колени ему, то на голову, его более серьезное сердце неудержимо стремилось к своему саду, к вершине дерева, и искало соответствующую ветку.