О самом теракте и предшествующих ему событиях Одиссей так и не смог ничего вспомнить, сколько ни вчитывался в сетевые статьи, посвященные этой теме, и ни кликал по фото и роликам с места трагедии. Но постепенно, далеко не сразу после выхода из комы, ему стали доступны воспоминания о Потоке. О влажных сумерках джунглей, по которым он скитался, об аурах, о необычном «подпотолочном» ракурсе, о двух фигурках, неизменно дежуривших возле его капсулы и в то же время находившихся где-то очень далеко, за прозрачным, разделяющим их горением. Он вспомнил, как мечтал вернуться в
Находясь по другую сторону Потока, Одиссей тосковал по этому «кубу» почти так же остро, как по жене и дочери. До чего же, казалось ему, все там было родным, понятным, милым душе и уютным разуму! Это был
И вот он здесь. И что же? И где же ясность? Нет никакой ясности и тем более смысла в происходящем. Его желание было исполнено: мир действительно превратился в куб – в рыже-серую картонную коробку, плотно закрытую и заклеенную скотчем.
Внутри коробки, возможно, что-то было, но скорее всего – ничего не было. Ничего, кроме самого Одиссея, сидящего в инвалидном кресле с картонной коробкой на коленях. В которой было темно и пыльно и время от времени попахивало тухлятиной.
Одиссея не особенно беспокоил этот запах. В конце концов, чем еще должно пахнуть внутри коробки с пеплом и прахом, если не пеплом и прахом? Погребальная урна с горелыми останками его прошлой счастливой жизни – вот что такое была эта коробка. Как там сказала Улька в его видении? «Папа, мы с тобой, мы всегда с тобой!» Она твердила эти слова так настойчиво, с таким просветленным воодушевлением на лице… Так вот что она имела в виду. Не самый лучший вариант быть вместе, но все же лучше, чем ничего. Лишенный когда-то возможности похоронить жену и дочь, Одиссей был готов довольствоваться и этим.
Постепенно к нему возвращалась мышечная активность. Врачи делали благоприятные прогнозы, обещали, что он встанет на ноги – при условии, что будет тренироваться. Но Одиссею не хотелось тренироваться. Он часами просиживал в своем кресле, рассматривая парк за окном палаты. С его восприятием было все в порядке. Он видел, слышал, обонял и осязал. Но все, о чем сообщали ему органы чувств, сводилось теперь к одному тоскливому образу – к пустой коробке из картона. Полуразмокшая коробка плыла в сумерках, покачиваясь на волнах чего-то безвидного и бескрайнего, из ниоткуда в никуда. Упаковка для пустоты дрейфовала в пустоте… чтобы однажды, окончательно размякнув и разложившись, дать двум пустотам объединиться. Созерцая в уме этот унылый образ, проступающий сквозь панораму зимнего парка, Одиссей понял: реальный мир – место еще более зыбкое и странное, чем тот, приоткрывшийся ему ненадолго (теперь казалось, что ненадолго) мир аур, потоков энергии и парений под потолком. Странное – в плохом смысле слова. Возможно, в самом плохом. В рыже-сером. Реальный мир – не более чем картонный футляр, не предполагающий содержимого. Коробка от несуществующего пазла.
Кое-какие кусочки пазла все-таки существовали. И складывались. Одиссей находил их по одному и прятал в ящик модуля у кровати.
Медальон на титановой цепочке – это был кусочек пазла. Осколок сплющенного металла с полногтя величиной – тоже. При взрыве он вонзился ему в голову, продырявил череп и застрял в левой височной доле. Внес инфекцию, вызвал сильнейший мозговой отек, ставший причиной клинической смерти. Нейрохирурги, оперировавшие Одиссея, говорили об этом случае как об одном из самых сложных в их практике. Позже лечащий врач Одиссея показал ему на слимбуке фото осколка, и Одиссей спросил, может ли он его забрать. Это был чуть ли не единственный случай за все время пребывания в той, первой клинике, когда он проявил хоть какую-то заинтересованность и контактность. Накануне выписки доктор вручил Одиссею его осколок в пластиковом контейнере.
Эти две детали пазла следовало соединить – медальон на цепочке и осколок извлеченного из его головы металла (Одиссей назвал его Черным Криком). Но не так быстро. Перед этим нужно было найти еще одну важную деталь. Пазл номер три.