Группа

6. О чем помнят клетки

Доктор Голев и доктор Ларри брели по тенистой сакуровой аллее, обсуждая увиденное. А именно – лежащих в необычном ступоре Фадея с Лиссой, которых они только что имели удовольствие лицезреть вживую и почти вплотную – с расстояния в несколько шагов. Голев хотел было подойти еще ближе, но доктор Ларри коснулся его плеча и покачал головой.

– Ларри, мы не можем их так оставить. Я должен хотя бы…

– Тс-с! – Схватив шефа за рукав, Ларри потащил его назад из-под древесного полога.

– …убедиться, что они в порядке.

Доктор Ларри извлек из кармана один из своих универсальных приборчиков, наставил на Фадея с Лиссой и через секунду отрапортовал:

– Пульс и давление в норме у обоих, мозговая активность – присутствует. И даже более чем. Я бы сказал: зашкаливает.

– Интересно, с чем это связано? – пробормотал Голев. – Что с ними происходит, как ты думаешь?

– Они смотрят друг на друга. Это то, что я вижу. Они продуцируют поле, целиком и полностью вовлечены в это действо, вот откуда такой высокий показатель нейроактивности. Это то, что я могу предположить.

– Да, но… почему они так выглядят?

– Как?

То ли доктор Ларри валял дурака, то действительно не видел, что двое людей, лежащих под деревом, выглядят неестественно, ненормально… И дело не только в их странной неподвижности. Такую неподвижность, в конце концов, можно изобразить. Замереть намеренно, как в стоп-кадре. Но как изобразить эту легкую смазанность двух силуэтов на фоне безупречно прописанной, четкой реальности? Чем объяснить ощущение, будто смотришь на что-то, пойманное в движении, разогревшее воздух вокруг себя до зыбкого струйчатого дрожания?

Лежащие друг против друга Фадей и Лисса совершенно не монтировались в окружающее пространство. Они были не отсюда – и тем не менее были здесь. И от этого сгустка инородности, вкрапленного в окоем, доктора Голева не оставляло желание протереть глаза, а затем протереть их опять, и снова… А еще лучше – подойти к влюбленным и потрогать их руками. Погрузить руки по локоть в эту мутную низкокачественную проекцию и убедиться, что никого здесь нет. Никого, кто состоял бы из плоти и крови.

– Ты уверен, что они настоящие? – наконец дозрел Голев до прямого вопроса.

Доктор Ларри в ответ на это сделал вытянутое лицо.

– Думаешь, я замерил частоту пульса у голограммы?

– А тебе не кажется… У тебя не возникает ощущения…

Нет, доктору Ларри ничего такого не казалось. И ощущения не возникало. Возможно, проблема была в самом докторе Голеве – в его способе отрицать то, что не может быть принято. Возможно, подсознание таким образом пыталось ему намекнуть: ты начинаешь верить в то, чего нет и быть не может; протри глаза! Не дай заморочить себе голову безумными теориями!

– Пойдем, поговорим по дороге! – Доктор Ларри буквально силой утянул его прочь от дерева. – Их нельзя трогать… Идем…

Сакуры осыпали их путь розовыми лепестками. Лепестки бесследно таяли, едва коснувшись земли, а некоторые гасли еще в воздухе, не долетая до их голов.

– Так ты думаешь, они сейчас там же, где Альба? – спросил доктор Голев в продолжение разговора.

– Да! – убежденно сказал доктор Ларри. – А ты, формулируя вопрос подобным образом, стало быть, все-таки признаешь, что есть некое «там»?

Доктор Голев усмехнулся, пожав плечами:

– Ларри, мой проект уже завершен. То, что происходит сейчас – это твой проект. Но отвечаю за этих людей по-прежнему я. Как думаешь, если бы твои действия казались мне полностью лишенными здравого смысла, согласился бы я на эту авантюру?

– Ну, вообще-то так и есть. Здравый смысл тут ни при чем. Можно сказать, что я его временно упразднил и полагаюсь исключительно на свое шизоидное наитие… Кстати, спасибо тебе, Саш, – добавил доктор Ларри после короткой паузы, и в его потеплевшем голосе прозвучала не формальная, искренняя признательность. – Давненько я не испытывал такого кайфа от работы! И никогда еще не был так близок… к чему-то важному.

– Да ла-адно, – напустил на себя скромность доктор Голев. – Всегда пожалуйста. Вэлкам, как говорится.

– Знаешь, за что я тебя люблю? – расчувствованно продолжал доктор Ларри.

– Профессор Луцкер, вы меня пугаете!

Не то чтобы доктор Голев боялся таких признаний, но в последнее время с его коллегой действительно творилось что-то пугающе необычное. Во-первых, он перестал казаться смешным. Он теперь словно бы излучал сияние, и в ореоле этого сияния делалась совершенно незначительной, незаметной его фриковатая внешность. А во-вторых: он был счастлив. Счастлив осознанием своей правоты, как бывают счастливы, добившись долгожданной и нечаемой уже любовной взаимности. Он был счастлив – потому что уверен, и доктор Голев поневоле заражался его уверенностью, и именно это ему не нравилось.