– Мне кажется, это я виновата, – заявила вдруг Нина. – В том, что они напились.
– Ты?! Как ты можешь быть…
– Тс-с, не кричи так. Разбудишь еще. Я виновата в том, что слишком увлеклась Закарией. Весь этот год только о нем и думаю. И вот результат. Взгляни на Сенечку: шея выгнута, зрачки под веками бегают, ноги подергиваются… Если начнется приступ, я, конечно, смогу его купировать, но… Смысл-то был не в том, чтобы купировать приступы, а в том, чтобы избавить его от них раз и навсегда. И у меня почти получилось. Но вот он наклюкался до потери сознания, и год работы может пойти насмарку.
– И все потому, что ты провела эту ночь в объятиях Закарии, – понимающе кивнула Карен. – Тогда как должна была стоять по стойке «смирно» перед дверью в пищеблок и чутко бдить, не придет ли кто-нибудь за Ирвиновой бутылкой.
– Нет. Я всего лишь должна была уделять ему чуть больше внимания, когда он проснулся. Поговорить с ним о чем-нибудь… об этой его мечте заниматься серфингом, о планах на будущее, о его матери, наконец!
– Не кори себя, – сказала Карен. – Ты просто влюблена. Хотелось бы и мне когда-нибудь так влюбиться.
– Когда-нибудь влюбишься, – улыбнулась Нина.
Арсений, застонав, перевернулся на бок. Подрагивание конечностей прекратилось.
– Да все с ним в порядке, – сказала Карен, вглядевшись в его лицо. Потом перевела взгляд на Митю. – И с этим тоже. Мне кажется, они оба уже вот-вот проснутся. Сон уже не крепкий, почти поверхностный.
Прошло еще минут десять. Митя с Сеней продолжали тревожно, поверхностно, не крепко спать. Тогда Нина решила спросить у Карен:
– Ты что-нибудь там увидела, на тех рисунках?
– Ага.
– И что это было? Если не секрет.
– Это была девочка на берегу океана. Она бегала туда-сюда и кого-то высматривала, ждала…
– Но как нарисованная девочка может бегать туда-сюда?
– Я не знаю, Нина. Я даже не уверена, что на этом рисунке было изображено именно это и что каждый, кто на него смотрит, видит именно девочку на берегу океана. Может, для кого-то это что-то совсем другое, какие-нибудь пятна и линии. Но когда
– Забавно. Этакая Ассоль, – не удержалась Нина от шутливого комментария. – А что это значит для тебя? Кто эта девочка? Ты когда-нибудь бывала на океане?
– Конечно, бывала. Даже на двух. Но то были обычные туристические поездки, ничего особенного. В смысле, красиво, конечно, незабываемо, но не уверена, что в этом есть что-то личное, про меня… Я вчера целый день думала об этом рисунке, рассматривала его, пыталась понять, почему я так сразу решила, что это именно океан, а не море, например, или не озеро, и что девочка на его берегу кого-то ждет, а не просто так носится по пляжу. Целый день у меня в голове шумело это слово – океан, океан, океан. Наверное, из-за этого я кое-что вспомнила, связанное с океаном. Когда-то я работала волонтером в хосписе. Мне тогда было около двадцати, было лето, каникулы, но мне хотелось попрактиковаться.
– В этом вся ты. Пока другие плавают-загорают, влюбляются-разлюбляются, ты идешь в хоспис практиковаться.
– В общем, не буду тебе описывать, что такое хоспис, ты сама прекрасно знаешь… Там была одна женщина-пролонг, с виду совсем не старая, хотя на самом деле ей было девяносто семь. Она умирала от рака поджелудочной железы… И вот эта женщина любила поболтать с молодыми сестрами и волонтерами о смерти. Мне кажется, так она пыталась показать, что совсем ее не боится. А может, и в самом деле не боялась. С виду ей было лет сорок, и для умирающей она очень даже неплохо выглядела. А я в те времена тоже обожала порассуждать о смерти, повыдвигать всякие теории насчет того, есть ли что-нибудь после смерти, продолжает ли душа свой путь, и так далее, и тому подобное. Мы с ней могли говорить об этом часами. Потом ей стало хуже, и наши беседы прекратились. В общем-то, к этому времени мы уже поняли главное друг о друге: мы обе не верили в смерть как во что-то окончательное и бесповоротное, как в пустоту, и обе допускали, что за чертой смерти не обязательно должно быть какое-то уникальное, единое для всех
– И ты поверила? – изумилась Нина. – Ты, студентка второго курса медицинского института, поверила в эту чушь?