Грустное лицо комедии, или Наконец подведенные итоги

Именно Галлай дал отпор критику В. Кардину, который злобно и предвзято лягал меня за фильм «Вокзал для двоих». Именно Марк Лазаревич на высоком совещании вступился за меня перед министром обороны Д. Язовым, будущим гэкачепистом, когда он спустил на меня свору послушных ему вояк. Марк был настоящим верным другом. И потом, ему вообще было свойственно обостренное чувство справедливости, не только в делах личных, но и в общественных, гражданских. От него я впервые услышал фразу, которую запомнил навсегда: «Проявить мужество в бою порою легче, нежели в мирное время, ибо в сражении можно обойтись одним отважным порывом, а в общественной жизни отвагу надо проявлять каждый день».

Вот уж кто был истинной «честью и совестью нашей эпохи».

Его не стало 14 июля 1998 года.

Полковник в отставке Марк Галлай похоронен на Долгоруковском кладбище. Его проводили в последний путь, как солдата, как героя, отдавая ему воинские почести.

* * *

Америка. Поездка с выступлениями по так называемой «русской улице», то есть встречи с нашими бывшими соотечественниками. Кинотеатр в Нью-Джерси полон. Кстати, аншлаги, что приятно, были везде. Я болен. Высокая температура, но отменить выступление нельзя. Простуда села на связки, поэтому голоса нет. На сцене что-то шепчу в микрофон, источая сопли, слюни и прочие миазмы. Удивляюсь, что слушают очень внимательно вместо того, чтобы шикать. Вдруг в середине вечера получаю из зала записку на клочке газеты. В стихах:

Хоть вы кашляете и сморкаетесь,
вытираете пальцами нос —
все равно вы нам всем очень нравитесь,
все равно мы вас любим до слез…

Я был невероятно растроган, хотя, может быть, это была просто-напросто психологическая поддержка… Но зато какая!

* * *

Зямочка, Зяма, Зиновий Ефимович. Одним словом — Гердт. Мы подружились году эдак в 1967-м, когда они с Таней купили дачу на Пахре и мы стали соседствовать.

Я Зяме очень обязан тем, что он открыл мне Бориса Пастернака, приобщил меня к его стихам. Вообще стихи были, пожалуй, одной из главных точек нашего соприкосновения. Мы даже сочиняли вместе всякие дурацкие вирши, в основном для юбилеев наших замечательных, любимых нами деятелей искусства. Всерьез мы с ним этим никогда не занимались. Помню, во время Пражской весны летом 1968 года мы гуляли по пахринским аллеям и валяли дурака:

Епишев и Гречко
вышли на крылечко,
завели гуманный разговор:
мол, что это за субчик
Александр Дубчек?..

И что-то дальше в этом же роде… Нам казалось тогда, что чехам удастся выскочить из соцлагеря. Но когда наши танки обрушились на Чехословакию, мы смолкли. Стало не до шуток. Было горько и стыдно осознавать свою принадлежность к стране палачей…

В 1969 году мы оба бросили курить, поддерживали друг друга в этом, но Зяма оказался слабаком, а я удержался и держусь до сих пор.

Потом был семидесятилетний юбилей Михаила Ильича Ромма. Ромм олицетворял для нас совесть кинематографа. Мы решили сочинить для него куплеты. Но не панегирические, а как бы, наоборот, разоблачительные. Назывались они «куплеты завистников». В этих незатейливых стишках мы как бы разоблачали Ромма, выводили его на чистую воду. Исполнялись они на расхожий мотив, что поют нищие в электричках. Мы вышли на сцену Дома кино втроем, аккомпанировал нам Петя Тодоровский, необыкновенный музыкант-самородок. Вообще-то профессия его — кинорежиссер. Среди множества куплетов помню такой, имевший особенно шумный успех:

А как поступил юбиляр с Кузьминою?
Пусть знает советский народ:
Он сделал артистку своею женою,
Все делают наоборот!

Наше выступление не прошло незамеченным. И когда Юре Никулину стукнул полтинник, мы с Зямой взгромоздились на сцену ЦДРИ с куплетами в честь великого клоуна. Правда, стихотворный размер и мелодия были теми же, что и для Ромма. И даже некоторые строфы, имевшие, так сказать, обобщающий характер, тоже переходили неизмененными. Вот, например, как осуждались организаторы очередного юбилея, что, мол, устраивают его слишком рано:

Когда юбиляр уже дергает глазом
и в спазмах настал апогей,
когда налицо полноценный маразм,
тогда и давай юбилей.

Вот один из куплетов о Никулине:

Когда он вернулся с войны переростком,
в искусство пытаясь пролезть,
театры Москвы защитили подмостки,
за что и хвала им, и честь…

А когда пришел юбилей Зямы — 70 лет, мы с Петей Тодоровским сочиняли куплеты, естественно, без юбиляра, и среди многих частушек спели на сцене Дома кино и такую: