Грустное лицо комедии, или Наконец подведенные итоги

Для человека моего возраста, который — увы! — перевалил за (страшно сказать за сколько!), естественна боязнь творческого старения, самоповтора, топтания на месте, спекуляции на прошлых удачах. Но самое опасное — не заметить этого. Ведь сказать себе жестокую, горькую правду способен далеко не каждый. Это невероятно трудно. Добровольно же оставить любимое дело — невозможно. Я практически не знаю художников, композиторов, писателей, кинорежиссеров, артистов, которые ушли бы на пенсию добровольно. Из искусства их убирает только физическая смерть.

* * *

Итак, я стараюсь развивать в себе чувство самоанализа. Пытаюсь стоять на страже, трезво и жестко оценивая то, что делаю. Стараюсь не давать себе поблажки, не желаю себя утешать, валить с больной головы на здоровую. Слежу за симптомами старения, которое, к сожалению, неизбежно и естественно. Это не всегда легко распознать, потому что уже накопился кое-какой опыт, есть владение ремеслом, а иллюзия, как вы понимаете, всегда приятнее горькой действительности. Но я прилагаю все силы, чтобы отсрочить, оттянуть приход творческой старости (физиологическая уже давно пришла!), стараюсь противостоять годам и не пустить их в мой кинематографический, телевизионный, литературный и педагогический дом. И, главное, необходимо самому, и первым, осознать, когда это случится!

* * *

Мне не интересно делать то, что я знаю, как делать. Здесь проявляются, с одной стороны, характер, с другой — особенности профессии. В ней нельзя поддаваться услужливым подсказкам опыта и делать то, что стало в нашей профессии общим местом…

Критики частенько обвиняли меня в том, что я разрушаю «чистоту жанра»… Это правда.

Вначале многое совершалось неосознанно. Просто-напросто мне казалось, что смешение жанров выигрышнее — один обогащает другой. И если в русле замысла органично сплавляются разнообразные и разношерстные элементы, то должно получиться цельное произведение; известно, что грусть оттеняет юмор.

Скажем, в «Берегись автомобиля» мы добавили детектив. Но там есть и драма, и сатира, и юмористические эпизоды. Зато «Гусарская баллада» состоялась в чистом виде — в жанре героической комедии, героического водевиля.

Начиная с «Берегись автомобиля» и пошли фильмы с жанровым смещением. И это стало потом осмысленной установкой.

В «Иронии судьбы» пьяный Ипполит встает в шубе под душ. Кое-кто не принимал и не принимает эту сцену. Им кажется, что она как бы из другой картины, из эксцентрической. Для меня же здесь — все на месте. Но если у кого-то это вызывает протест, то, возможно, что-то мной недостаточно хорошо реализовано…

* * *

В моей творческой судьбе, как, впрочем, в судьбе многих художников, много навязанного обстоятельствами: скажем, не поступил в мореходное училище — попал во ВГИК; потом Пырьев предложил мне снимать комедию против моей воли, моего желания; потом Юрий Шевкуненко толкнул к соавторству с малознакомым мне тогда Эмилем Брагинским. Я задаю себе вопрос — была ли в каждом отдельном случае и в цепи случайностей, в которую они связались, неодолимая предопределенность?.. Вела ли меня судьба или я плыл по воле волн?

Конечно, моя жизнь — цепь случайностей. Но случайность — это, как нас учили, неосознанная закономерность. И куда бы повернулась жизнь, если б какое-нибудь звено этой цепи стало бы другим, не могу сказать. Если б не стал кинорежиссером, тогда, скорее всего, ушел бы в театр. Играл бы где-нибудь на провинциальной сцене… Либо ушел в литературу. Теперь остается только гадать. Любовь к чтению, тяга к искусству всегда были во мне сильны…

Мне, как и многим, не чужда склонность к самоанализу: стараюсь понять, что же происходит со мной. Поначалу развитие шло совершенно спонтанно, стихийно. Но ведь иные ищут себя всю жизнь… Вот находят ли? Человек меняется, переливается из одного состояния в другое — вариантов не счесть. А когда художник застывает, наступает творческая смерть. Очень важно в искусстве всегда чувствовать себя учеником…

* * *

Меня частенько обзывали сказочником, упрекали в том, что в моих картинах чересчур много доброжелательства, любви к людям.

В наше жестокое, равнодушное время доброжелательство и любовь к людям стали дефицитом.

Кстати, сатира, по-моему, тоже всегда основана на любви. Какой бы злой эта сатира ни была, авторское желание — чтобы жизнь стала лучше. «Карнавальная ночь», к примеру, — целиком сатирическая картина. И Огурцов в исполнении Ильинского — это сатирическая роль. Папановский Сокол-Кружкин из «Берегись автомобиля» — тоже. А разве образ, который создал Олег Басилашвили в фильме «О бедном гусаре…», лишен сатиры, обличения, ярости?