Грузия. Перекресток империй. История длиной в три тысячи лет

Грузинам особенно нравился яркий характер наместника. Несмотря на возраст, он был бесстрашным воином, преследовавшим Шамиля по дагестанским перевалам, ночевавшим в палатке, изрешеченной пулями, чудом вышедший из засады в Дарго, орлином гнезде Шамиля, потеряв 3000 человек. Он откровенно признавал, как и Ермолов, что завоевание Дагестана не стоило ни капли крови и что врага надо усмирять не пулями, а переговорами. Воронцов любил и хорошую мирную жизнь. Его «страстью», вероятно, неутоленной, была княгиня Эленэ Орбелиани, а в летний зной, когда Екатерина Браницкая-Воронцова отдыхала в Крыму, Воронцов ходил к вдове венгерского виноградаря Ирме Чесеньи, которая одевалась амазонкой и, окруженная кавалерами, забавляла весь город. (Воронцов хладнокровно справлялся с соперниками: застав ее врасплох, он услал офицера на кавказскую передовую линию, вызвал горничную и приказал «омовение для мадам и перемените наволочку и простыни на постели»[249].) Уважаемый всеми, даже Шамилем, Воронцов дружил и с девяностолетним армянским патриархом Нерсесом V. Писатель Акакий Церетели, вообще скупой на похвалы, вспоминал потом:

«В те годы в сердцах грузин жила еще светлая память о Воронцове и считалось невозможным, живя в России или направляясь туда, не побывать в Одессе и не повидаться с его вдовой. Вот почему мои родные обязали меня зайти к княгине и передать ей привет, а в качестве подарка от них я вез крест из гишера со скульптурным изображением распятия <…> Княгиня Воронцова приняла меня, точно сына, с подлинно материнской лаской. Она расспросила меня подробно обо всех, а когда я в конце концов поднес ей крест, на ее лице отразилось живейшее удовольствие. — Значит, грузины еще помнят нас? Надеюсь, они не скоро забудут моего мужа! — Пока не исчезнет память о самой Грузии, будет жить имя Воронцова, — промяукал я фразу, которую мне часто приходилось слышать дома от старших и которая запечатлелась в моей памяти.

Старая княгиня прослезилась, взглянула на меня и, улыбнувшись, поцеловала. Преподнесенный мною крест переходил из рук в руки. Гишер, который гости княгини приняли за черный янтарь, им нравился, но скульптурное изображение распятого Христа, видимо, не соответствовало их эстетическим требованиям. Княгиня обратилась к одной из дам со словами: — Мы же не в Италии. Не забывайте, что эти вещи изготовляются в Имеретии обыкновеннейшими резчиками по гагату. Все это крестьяне, которые ничего не видели и не знают других образцов, кроме плащаницы и церковного образа. Природа Грузии для них все — и картинная галерея и школа. Но ведь природа эта — восхитительная, сказочная. И разве это не свидетельствует о том, что, если бы не препятствовали условия, у них были бы свои Рафаэли и свои Микеланджело? Покойный князь восторженно любил грузин, с великим уважением относился к их прошлому и верил в их будущее. Он часто, бывало, говорил: «Эта маленькая Грузия станет со временем самым прекрасным, самым надежным золотым шитьем на многоцветной ткани Великой России. Мы только должны дать ей возможность свободно развиваться и при этом руководить ею и помогать, не нарушая исконных обычаев»[250].

Воронцов хотел, чтобы Европа, особенно Великобритания, смотрела на него как на просвещенного и современного правителя, но этой репутации в 1850 году угрожала первая широко известная в Грузии «кровная клевета»: в лесу под Сурами нашли мертвого мальчика, в убийстве которого обвинили евреев, совершивших преступление якобы для того, чтобы печь хлеб на Песах. Еврейские дома были разгромлены, и местный феодал Димитри Абашидзе сфабриковал улики (кровавую тряпку, малолетнего свидетеля). Делегация из четырех евреев отправилась в Тбилиси повидаться с Воронцовым; восмерых евреев отдали под суд, но оправдали. Когда константинопольские евреи поставили в известность об этом негласного главу европейских евреев, Сэра Моисея Монтефиоре, Воронцов уверил его, что таких случаев кровной клеветы, не говоря уж о судах, не могло быть в его управлении. Но Воронцов скрывал от Монтефиоре, что прокуратура передала дело в Сенат, где решили, что семеро евреев останутся «под подозрением», и сослали их под полицейский надзор; влиятельные друзья Воронцова, в особенности чиновник Михаил Щербинин, не переставали убеждать наместника, что в Боржоми евреи режут христианских детей[251].

Только один раз император поставил под сомнение деятельность Воронцова. В 1851 году на армянском базаре в Тбилиси произошла массовая драка: лавки разгромили и одного азербайджанского еврея убило кирпичом[252]. Императору доложили, что убитых было пять, и Воронцову пришлось оправдываться тем, что массовые драки — традиционный спорт грузинских горожан, поощрявшийся его предшественниками. (Николай I приказал, чтобы отныне драки устраивались вне черты города под полицейским надзором и только голыми руками.)