— Ну однако, сеньоре кондукторе, скоро в путь соблаговолим?
— Не могу знать-с. Не от нас зависит-с… Еще перенос тела будет.
— То есть как это так: перенос тела?
Очень просто: надо перенести тело.
— Куда перенести-то?
— В квартеру-с… Вот ихняя квартера-с. При вокзале-с.
— А так нельзя? Немножко тело от рельс подвинуть, а поезд пустить…
— Не могу знать. Может быть, и возможно. Вы пошли бы дали совет…
— Нда-а… Совет… Получается Ляпкин-Тяпкин.
…— Н-ну, брат! Теперь, брат! Знай наших, поминай голландских! Целый век случая ждал! Теперь ни в какую игру проигрыша нет. Конец! Забрался это я в кучку — в народ, значит. И нагнулся прямо к ней, к покойнице. Бытто платок поправить хочу, а сам это рукою шарь, шарь: где кровь, ищу. И вымазал пальцы. Видишь: во-о! Кровь, брат. Настоящее. Теперь ни в какую игру промазать не могу. Потому руки в кровь самоубийцы помазал. От хоро-ошаго старика слышал примету! Хоро-оший старик был. Не хуже Софрона. Еще, пожалуй, почище. Пра-аво… Слышь, Сень? Не теряй, братень, случая. Слышь? Не теряй, говорю тебе я, случая! Добра желаючи говорю…
…Маленькая, захудалая станция. Около двери, под навесом, колокол. Тут же фонйрь, разбрасывающий, как паутину, длинные тени. Гулко звучащий асфальт. Уже проясняющиеся лица.
Только небо по-прежнему неспокойно: как глаза, вспыхивают зарницы.
Квартира с тюлевыми занавесями на окнах слабо освещена изнутри: с платформы все-таки виден фикус, туалетное зеркало, картина и прочее.
Соседка
Скверно жить рядом с бывшим артистом императорских театров. Проснешься утром, выпьешь чаю, хочешь позаняться, — как вдруг за стеной громом загремит Марсель из «Гугенотов».
— «Не дрогнет, не дрогнет наваррца рука-а! И ро-од и род твой сотрет нечестивый!..»
— Проснулся, леший! — подает реплику Дарьюшка, подметающая коридор. — Начался день! Вот человек таскается целый век: и бога не боится, и людей не стыдится…
До слуха чуткого доходит Дарьюшкино роптанье, и я слышу вопрошающий стон бывшего артиста:
— Что такое? Бог-га не боюсь? Л-людей не стыжусь? «Х-ха-ха-ха! Сатана тот правит бал!» Бога я боюсь, но людей действительно не стыжусь: плевать мне на них в высокой степени! «На з-земле весь род людской чтит один кумир священный!» Почему я, артист (он выговаривает: агтист), должен стыдиться этих животных с ненормально развитой мозговой деятельностью? Что мне они? Пиф-паф!
— Вот мармалад навязался на нашу голову грешную! — сокрушается Дарьюшка. — И когда же его унесет, лешего, прости, господи, мое великое души согрешенье!
— Им самовара не подавать! — слышится тоненький, демонстративно громкий голос хозяйки Анны Сергеевны, дамы пухлой, постоянно зябнущей. Она уже сочинила на певца прошение и читала его мне и другому жильцу, Акиму Исакычу. Прошение было убедительное: денег артист Сверницын не платит, день и ночь рычит, как лютый зверь, затевает неудобные вопросы и грозит перестрелять всю квартиру из поганого ружья.
— Им господин мировой слово Скажет! — ехидничает хозяйка во тьме коридорной.
— Г-гаспадин мировой!сию же минуту принимает дискуссионный вызов артист. — Запугала меня г-гаспадином мировым. Не видывал я таковых! Мне особы третьего класса на Невском первые шапку ломят, — помнят! А то: мировой! Что такое мировой? Кэс-кэсэ?
Слышно, как артист обулся и совершает первое хождение по комнате.
— Самовар! Нужен мне твой самовар, как собаке пятая нога! — бормочет он. — В Рязани я запел песню отца из «Лакмэ», а мировой и нюни пустил. «Уведите, говорит, этого человека отсюда! Никакой вины в нем нет!» Да-а… А пока вот мы сейчас хрупнем…
— За в-ваше здоровье, милый студэнт! — и артист стучит ко мне в стену. — Да здравствует солнце! Да скроется тьма! Люблю студэнтов: это не люди, а сундуки с деньгами…
Артиста выдворили. У мирового он сознался, что перестрелять всех из поганого ружья действительно грозился, но только в шуточной форме, — что же касается мужичьих слов, о которых хозяйка дала добавочное показание, то:
— Этого не бывало! Вот вам студэнт императорского университета, личность в нравственном Отношении самая безукоризненная, может подтвердить! — И артист сделал в мою сторону бросающий жест: — Я на казенных сценах певал, в лучших ансамблях, — рецензии обо мне имеют тридцать четыре фунта чистого веса, — и я себе этого позволить не могу…
После суда, не дожидаясь полиции, артист собрался, нанес мне довольно продолжительный визит и отбыл на Николаевский вокзал, сделав хозяйке уверенье, что деньги вышлет сейчас же по приезде в город Псков, где у него брат ворочает миллионными делами.
Через час я уже писал зеленый билет о том, что сдается комната, в первом этаже, квартира № 2, два окна на улицу, цена по соглашению. К вечеру уже комната была сдана, — явление это, так быстро совершившееся, было приписано моей легкой руке, — а сегодня переехала новая жилица.