Губернатор. Повесть и рассказы

— Молодая и красивая! — вчера же, сейчас после найма, поставила меня в известность Дарьюшка. — Такая блондёночка… Глаза синие, а волоса — вот сюда, набок. Познакомишься, — меньше скучать будешь. Меньше изводить бумаги будешь. А то вот восемнадцать лет уже живу по хозяевам, уж волос седой стал, а еще не видывала, чтобы живой человек на бумаге столько писал. Бывали всякие народы: и на гитаре играли, и в карту сбивались, — а ты уж мозгою больно работаешь. Молодому человеку это не особенно подходит. Вред может быть. Да, вред, — и ты смеяться-то особенно не смейся, а человека, уж немолодого, послушать иногда не мешает. Всегда польза будет.

Сегодня, — вероятно, по случаю переезда новой жилицы, — она оставила меня в покое: я безмятежно лежу в своей постели, хотя уже скоро десять, и слышу, как новоприбывшая блондинка посвящается в курс нашей квартиры.

— Жильцов у нас, — говорит Дарьюшка, — по-благородному: только трое. Вы вот будете — раз! В той комнате, где дворник корзинкой зацепился, Аким Исакыч живет, человек хороший, трудящий, — по вечерам со службы приходит, чай пьет и на цитре играет. Рядом с вами, здесь вот, — и Дарьюшка понизила, все-таки, голос, — студент живет. Все бумагу пишет и выкидывать не велит. Ничего парень, в себе такой, иконостас смазливый, — но дрыхнуть здоров — прямо редкость, страсти господни! Вот уже десять, а его никакой пулемет не возьмет.

— А вы знаете что? — И я в первый раз услышал новый, совершенно неизвестный мне голос, — красивый, низкий, альт. — А картину вон ту снимите. Я не хочу ее.

— Картину? Ту? — изумилась Дарьюшка. — Это вот что парень разговаривает с девкой?

— Да, да…

— Зачем же? — взволновалась Дарьюшка. — Такую хорошую картину? И краски много, и рама золотая, и под стеклом. Стекло протереть можно…

— Не нравится она мне! — видимо улыбаясь волнению Дарьюшки, настаивала новая жилица…

— Это дело другое, — раз не нравится. Картина приличная. Студенту в комнату повесим. Они, студенты, народ аховой губернии. Икон им не вешай, а картин с девками сколько угодно лепи.

Судя по интонациям голоса, по манере говорить, человек поселился интеллигентный. «Г» произносит как французское «g», хотя «о» сливается с «а»…

Кто она и что она?

Мне думается, что она, с таким голосом, должна любить лирические стихи, музыку Грига, изящную литературу. Люди, которые обладают такой манерой говорить, бывают особенные, с сказывающейся породой, — к ним тянет, хочется им подражать, дотянуть до их уровня.

— Вы провинциалка будете? — с некоторым высокомерием спрашивает Дарьюшка.

— Провинциалка.

— В Петербург первый раз приехавши?

— Да, в первый раз.

— А откедова, позвольте полюбопытствовать, приехали?

— Из Крыма.

— Из Кры-ыма! — с почтением протягивает Дарьюшка. — Хорошая сторонка.

По комнате, в которой еще живут шагания пьющего пиво артиста, раздаются женские изящные шаги, слышится шуршание юбки. Стена, разделяющая мою комнату от соседней, тонка, и я слышу за ней каждое движение. Вот выдвигают ящик комода, перестилают его бумагой. Вот шлепают Дарьюшкины туфли…

Я слушаю застенные разговоры, шаги, шелест бумаги, ощущаю что-то новое, мягкое, влившееся в нашу квартиру, и начинаю, по своему обыкновению, гадать, что всякое может случиться, когда черт шутит, это новое, неизвестно откуда пришедшее, неизвестно что содержащее, может влиться в мою жизнь, может сделаться для меня близким и родным. В самом деле, как странно развертывается человеческая жизнь: десять минут назад не подозревавшая о моем существовании, она знает уже, что я — студент, пишу бумагу и выкидывать не велю, что иконостас у меня смазливый и что когда я сплю, то и пулеметы меня взять не могут. Какая-то новгородская баба, болтливая Дарьюшка, уже отравила нас первыми каплями сближения. Я родился на Волге, она — в Крыму. Даже думать не могли мы, что в Петербурге где-то, на Васильевском острове, есть крыша, под которой мы сойдемся, и до самой смерти, а кто знает? может, и после смерти будем помнить друг друга, а может быть, будем проклинать… А может, даже и не познакомимся, не увидимся: завтра же она узнает, что в комнате есть мыши, и съедет на другую квартиру. Теперь же мне ясно то только, что за этой тонкой деревянной стеной, оклеенной полинявшими обоями, поселился человек, присутствие которого я буду постоянно ощущать, который заинтересовал меня, который почти потянул меня к себе. Если она останется здесь жить, то непременно создадутся какие-нибудь отношения. И что дадут они, что привнесут они в мою только что начинающую определяться жизнь? Встреча с девушкой, у которой белокурые волосы и синие глаза, не проходит бесследно…

Уже половина двенадцатого. На небе — холодное, почти осеннее солнце. Скоро пойдет снег, осыплются деревья, повянет уже и теперь дряхлая трава. Из Ладожского озера потянется лед, будет лениво трещать и большими, плохо разрубленными кусками — толкаться по застывающей реке.

— Так снимать картину? — предостерегающе спрашивает Дарьюшка.

— Снимайте!