Губернатор. Повесть и рассказы

— А вы думаете — не беда?.. Это такое осложнение, которое требует обстоятельного учета, — говорил пришедший, и из его тона балагурство уже исчезало, — ведь это-то, и глаза, и губы, и волосы, — это, матушка моя, — земля и к земле гнет. А земля, кроме как о себе, больше ни о чем не думает и в свою очередь к жизни гнет. Земля страсть как жизнь любит!.. Ну, а сейчас на земле такая жизнь, которую любить, ей богу, не за что! Жизнь будет хороша, — но только будет… А пока она — серая и нудная, и такие краски, синие, розовые и золотистые, какие я имел удовольствие констатировать, на вашем облике, — лишние на ней, на земле-то… Сейчас в жизни-то — осень, сплошная, гнилая осень, — земле-то… Сейчас в жизни-то — осень, сплошная, гнилая осень, — ну, а когда осень-то, в такую сплошную и гнилую, видишь весну, — тогда как-то на душе неловко и грустно становится, и думаешь: «Уйди ты, создателя ради, не искушай! Не соблазняй!»

— Не искушай, не соблазняй! — трагически повторила соседка и засмеялась. — Не буду, не буду! Наше место свято! Ну, а чаем вас искусить можно? Таким душистым, вкусным чаем? И булками, — вы не шутите: по три копейки штука, сдобные и мягкие… Право. И масло вот, — вы только понюхайте, как оно пахнет. Правда, и маслу не надо быть такому в наши серые и нудные дни?

— Логически рассуждая, — не надо… Вообще, никаких красок и изящных линий не должно быть теперь на земле. Должна быть — дума о той прекрасной и изящной жизни, которая только со временем вспыхнет на земле…

— Но ведь мы-то ее не увидим?

— Какие пустяки! Как это не увидим? Ну, пусть даже и не увидим… Мы ее учувствуем… А ведь это все равно!

…Она рада ему, — это несомненно. И радость эта идет от сердца, от всего существа. Это, чувствуется, радость такая, которая действительно просветляет лицо, делает глаза лучистыми и глубокими. Но кто он?

«Они» — для меня эти люди — таинственные «они» — вспоминают, вероятно, что к квартире есть и другие жильцы, — и понижают тон разговора… Но «они» не знают еще, не приспособились к акустике деревянной перегородки, разделяющей нас, — и понижение их тона ничуть не отражается на моей слуховой восприимчивости… Может быть, мне не нужно бы быть столь «восприимчивым»? Но почему? Ведь я не подслушиваю, я слушаю, — невольно слушаю. Мне сейчас ничего делать не хочется, а валяюсь на своей кровати, а за стеной разговаривают два неизвестных мне человека… И один из них, уже вышеупомянутый бас, стараясь быть более скромным в распределении своих голосовых данных, докладывает своей собеседнице, которая занимается, судя по льющемуся кипятку, оборудованием чайного стола:

— Как получил вашу открытку, — прямо к вам…

— А я вчера бросила ее поздно, часов в одиннадцать… Боялась — не дойдет…

— Пошта в Питере исправная… — говорит постепенно понижающийся бас.

…У них, видимо, предстоит большой разговор, — и они, как всегда это бывает в подобных случаях, откладывают его до того момента, когда улягутся первые впечатления встречи, — а до тех пор говорят о ерундовых мелочах, о погоде, о том, как ездилось, как прошло лето…

В квартире тишина, которую я люблю в эти тихие предвечерние часы… Скоро восемь, вот-вот придет Аким Исакыч, будет долго раздеваться в своей комнате, кашлять, потом спросит самовар, и когда он закипит и оживет, этот дорогой и близкий друг всех одиноких, тогда до меня долетят звуки цитры, — Аким Исакыч любит играть нежные вещи, как-то: серенады Брага, Шуберта… Играет и думает, вероятно, о любви, которая ему только снится… Аким Исакыч, когда мы по вечерам встречаемся в коридоре, останавливает меня и всегда говорит:

— Ах, если бы приснился нежный сон! Какое это было бы счастье!.. Вы знаете, что. я сегодня делал, чем был занят? Ой, боже мой! Я корректировал бланки частного ломбарда, затем объявление о новейших запахах духов косметической лаборатории и сорок семь страниц закона божия…

Аким Исакыч будет играть серенаду Брага, а ко мне в мою темную, так хорошо усыпляющую комнату, как к поэту, прилетят мои мечты, мои сны, до которых старому еврею так же далеко, как небу от земли. Скорее же приходи, друг Аким! Полно тебе сидеть в твоей вонючей типографии… Настало время опять всколыхнуть воздух звуками, под которые когда-то тоже, быть может, мечтал Франц Шуберт…

— А рядом с вами кто-нибудь есть? Живет? — тихонько спрашивает бас.

— Есть, — так же тихо отвечает девушка, — студент, кажется, какой-то…

Это, значит, указание на мою особу…

— А с того боку? — продолжает осведомляться любопытный бас.

А с того боку? — стенка уже каменная, другая квартира. Хотя, если, например, шумят или играют на рояле, то слышно…

— Это плевать! — таинственно оценивает бас…