Гудериан

Сломленный и покорный Браухич остался главкомом, раскол между Гитлером и ОКБ с одной стороны и генеральным штабом и ОКХ с другой еще более усугубился. Факт, что Гитлер посчитал необходимым убедить Гудериана, весьма показателен. Возможно, он считал, что Гудериан, по причине своих «современных» взглядов и личной вражды с армейской верхушкой, стоит ближе к нацистской идеологии, чем многие прусские военачальники. В некоторой степени Гитлер, видимо, был прав, хотя Гудериан не был нацистом. Возможно, фюрер надеялся приобрести в его лице еще одного подхалима, который в будущем, подобно Кейтелю, выживет из ОКХ всех упрямцев. Если это так, то он безнадежно ошибался, ибо Гудериан органически был неспособен на угодничество. А может быть, просто хотел расположить к себе Гудериана, как ключевую фигуру в командовании самыми мощными ударными силами накануне очень трудной кампании – однако на практике Гитлер показал, что еще не полностью постиг значение танковых дивизий. Вероятнее всего, поведение фюрера мотивировалось сочетанием всех трех причин. Разумеется, ему важна была поддержка самого неординарного в профессиональном отношении военачальника, и в то же время он присматривался к Гудериану как к потенциальному главкому.

Гудериан, как и некоторые его коллеги, продемонстрировал абсурдность требования Секта, чтобы армия оставалась вне политики. Наоборот, он способствовал тому, чтобы та погрузилась в нее еще глубже, пусть даже против ее воли. Иногда утверждают, что Гудериан верил в политическую беспристрастность. Ну что ж, значит, это еще один пример непонимания им действительности, изолировавшего его от тех, с кем самой судьбой было предназначено сотрудничать, и вело к расхождениям во мнениях, подрывавшим его авторитет военачальника. И при всяком удобном случае германские генералы старались бросить камень в его огород. 21 января 1940 года Гудериан сердито писал Гретель:

«Недавний вечер у господина фон Р. [Рундштедт] начался довольно приятно, а закончился спором о танковых войсках, который начали он и Буш [генерал-полковник Эрнст Буш, командующий 16-й армией]. Это был спор, участникам которого недоставало понимания предмета спора, и они, после польской кампании, выражали даже неприязнь. Посчитав для себя участие в нем невозможным, я в глубоком разочаровании отправился домой. Эти люди больше не увидят меня в своем обществе. Совершенно бесполезно ожидать чего-либо от этой хорошо известной группы «товарищей». На этих людей можно возложить вину за то, что вот уже несколько месяцев наша незаменимая техника стоит недвижима под открытым небом, постепенно приходя в негодность. Ущерб от этой халатности не поддается исчислению».

«Однако этот идиотский спор – еще не все. В тот вечер я подхватил противную инфекцию и теперь не могу избавиться от насморка и простуды в самой, что ни на есть, злейшей форме. И мы по-прежнему ждем…»

«Следующие две недели я буду очень занят на курсах переподготовки. Все усугубляется тем, что у нас очень плохая учебная база. О, если бы нас оставили на наших базах! Но теперь этого уже не исправить».

«Морозно. Идет снег. По большому ручью плывут льдины. Пасмурно и скучно. Проходят месяцы, а будущее под большим знаком вопроса».

Получив это письмо, Гретель, вероятно, сочувственно улыбнулась, уверенная, что больной и впавший в уныние муж обязательно выздоровеет и, когда его хандра рассеется, простит своих обидчиков. На этот раз прощение далось ему легко. Гудериан недолго обижался на своих оппонентов, и 11 февраля после совещания, на котором будущая кампания обсуждалась как «военная игра», в бодром тоне писал Гретель: «Очевидно, фон Р. и сам понял, что я был прав, отстаивая свою точку зрения. После совещания он был сама доброта…» Меньшее значение имело то, что в этом же письме он жаловался: «Я страдаю от одиночества, мне то и дело попадаются случайные люди, с которыми я не могу свободно разговаривать, и поэтому все сводится к банальностям, а то, что на сердце, так и остается невысказанным». Однако это было концом периода изоляции. Перемена в настроении Рундштедта означала – фортуна повернулась лицом к создателю танковых войск, поскольку планы, которые они обсуждали, уже одобрил Гитлер. Гудериан получил возможность реализовать свою мечту.

Тем не менее, неустойчивое отношение к Гудериану со стороны германских генералов служило барометром общественного мнения немцев – не только к спорному вопросу ведения войны танками, но и относительно владения Гитлером ситуации. Как политик, Гитлер укрепил свое положение, но его претензии на роль «военного гения» пока еще выглядели сомнительными. Гудериан же протянул ему ключ, открывающий дверь к революции в военном деле, уничтожая ортодоксальные армии предыдущего десятилетия. В то же время Гудериан мог помочь фюреру доказать, что верховный главнокомандующий хотя и дилетант, но все же ни в чем не уступает профессионалам. От плана вторжения в Западную Европу зависело многое, не только исход одной военной кампании.

Глава 7 ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ ПО ВСЕЙ ФРАНЦИИ