Гудки паровозов

Ради потехи, которую задумал, уезжая от Мосачихина, он нашел и убил гадюку и привязал ее к полиамидной жилке.

Осторожно высовываясь из травы, — проверял, не замечен ли стоящим на пне Ляпкало, — Сашуня прополз через пойму. Прежде чем повернуть к речке, он решил отдышаться, и тут начали его трепать приступы смеха. Он жевал лацкан пиджака, и когда было больше невмоготу крепиться, трубно фыркнул носом.

Ляпкало долго поводил по сторонам глазами, ища того, кто фыркнул. Может, змея? Давя в себе жалость к этому кадыкастому парню, Сашуня осторожно пополз дальше. Несколько раз пришлось перебрасывать жилку поверх белых беретов рослого дудника, покамест добрался до куста черемухи.

Он медленно тянул лесу. А когда меж листьями чемерицы показалась голова змеи, привстал на колено и кинул руку вверх. Гадюка взлетела и упала возле пня. Ляпкало ошалело повернулся. В следующий миг Сашуня заметил, как мелькнул красный шарф, а затем что-то ухнуло под обрывом. Было подумал, что обрушилась в омуток глыба земли, но смачное барахтанье навело на мысль, что это шлепнулся в воду физик Ляпкало. Захлебистый вскрик заставил его подмотать змею к черемухе, чтобы в случае чего не обнаружилась улика.

Прямо с яра он махнул на середину переката и побежал по отмели, усыпанной темно-красными, как свежая говяжья печень, камнями.

Ляпкало, сплетший руки и ноги над бревном, икал. Бревно прибило к затору из лесин и чурбаков, образованному рухнувшим осокорем.

Придерживаясь за край навала, Сашуня стал входить в речку.

Донные струи напористы, вертки, шибают по ногам, будто рыбины хвостами, и если затащат под этот деревянный холм, то и не выберешься.

«Рискуй из-за него жизнью. Недоделок какой-то. С высшим образованием, а трус. Вот рассержусь и не буду спасать».

Вода накатывает на затылок, когда Сашуня хватает Ляпкало за шевелюру.

На отмели, еще корячась под бревном, Ляпкало лепечет слова благодарности. Растроганный Сашуня бурчит в ответ, стряхивая с себя мокрый пиджак.

* * *

Булькнуло грузило, и мушку захлестнуло перепадом, роняющим под копны пузырей солнечную паутину. Наблюдая за убегающим с катушки сатурном, Мосачихин пытался припомнить, не видел ли когда мужчину в военном кителе, отиравшегося возле Лелькиного прилавка.

Никто не приходил на ум, и Мосачихин успокоительно вздохнул и ждал звонкого, как сорочье стрекотанье, треска поставленной на предохранитель катушки.

Удочка, воткнутая неподалеку в берег, закланялась Мосачихин рванул туда. На берегу в сознании всплыл недавний, почему-то не вызвавший раньше подозрения момент. Шел понаведать жену перед работой и заметил сквозь витрину: Лелька, мечтательная, наматывает на кулак косынку, а брат Сашуни, Борис, полыхающий алыми щеками, подергивает никелированную прилавочную трубу.

«Неужели Лелька спуталась с Борисом? На это она способна». Земля присосалась к удилищу. Мосачихин, пытаясь вырвать его, скользнул подошвами, и если б не лошадиный след, то скатился бы в воду.

«Будь она проклята! До свадьбы говорила — девушка. Оказалась женщиной».

Удилище изогнулось, когда он начал взбираться на четвереньках по берегу.

«Простил и уши развесил: подговорила тайком Костю Пшакина в Челябинск сбежать. На юнца позарилась. Чего ему там было… Лет восемнадцать. Шалопай я. Поехал, разыскал, уговорил. Любу с Томочкой пожалел. Мать все-таки. Может, куда бы лучше девчушки были. И сам бы в спокое жил. Правильно отец говорил: «Расстрелять ее надо, вертихвостку, из поганого ружья, а ты за ней гонишься».

Мосачихин оглянулся и скакнул на дорогу и засеменил задом наперед, выволакивая налима.

«Привыкли сваливать грех на мужчин. Мужчина — коршун, женщина — безобидная синичка».

Налим взял взаглот. Мосачихин не стал выдирать крючок с потрохами: перекусил навощенную кордовую нитку.

* * *

Квелый после сна тащился Федор Федорович через ольшаник. Скрябали ветки по дождевику. Зудела накусанная комарами шея.

Пересвистывались птички.

— По-пи-ти, — тенькала московка.

— Три-три-три, — трещал щеголь крапивник.

— Накинь, накинь, — пробивал лес хрустальный голосок камышовки.

«Базарный, что ль, день у вас: рядитесь без умолку?» — ворчал Федор Федорович и мучительно думал о том, что на днях, должно быть придется продавать мясо коровы Нэльки. Уж слишком неловкий случай: директор мелькомбината, бывший пехотный капитан торгует на рынке. Забежит вдруг в павильон какой-нибудь офицер, служивший с ним, или, того нежелательней, солдат, который был в его, Закомалдина, подчинении. Стыда не оберешься.

Он представил себя перед весами со стрелкой, держащим длинный нож, одетым в клеенчатый фартук с потеками сукровицы, и застонал. И хотя эхо раскатило стон по ольшанику, трава не полегла, деревья не зашуршали тревожно, тучи в небе не сгрудились. Даже муравей не обеспокоился, а лишь переложил талинку с плеча на плечо и поволок ее дальше.

К бивуаку Федор Федорович подошел вместе с Мосачихиным.

На кустах сохла распластанная одежда. Ляпкало, трясущийся от озноба, сидел посреди огромного брезентового листа, а Сашуня переступал вдоль краев этого листа и нитяно-тоненькой струйкой лил из канистры бензин.