Гул проводов (СИ)

— Его любовь не дает вам разойтись. Он настолько любил тебя, что даже смерть не смогла его ухватить. Но эта любовь разрушительна для вас обоих. Вы сгорите в ней. И всё же я хотел, чтобы у меня было так же. Февраль исчезла навсегда. Такие, как она, исчезают всегда. А я исчез вместе с ней.

— Февраль?

— Да, она была возрождением. Обычно говорят, что противоположности притягиваются, но у нас было не так.

Он поднял кверху ладонь. На ней лежал белый цветок, покрытый блестящими капельками.

— Казалось, нас всегда было двое. Мои мысли — эхо её мыслей, её мысли — эхо моих мыслей. Мы понимали друг друга с полуслова и не расставались ни на минуту. Никогда не было ни меня, ни её. Были только мы. Переплетенные тела. Переплетенные души. Унисон дыханий. Смешание дыханий. И пусть весь мир горит в огне, я бы последовал за ней хоть в самое пекло.

Он сжал цветок. Бледные лепестки посыпались на землю.

— Вселенная на двоих. Казалось, вечность мы тоже разделим на двоих. Словно два осколка одной души, разделенной по нелепой случайности.

Он рассказывал это бесстрастным голосом. Не как будто он это твердил уже тысячу раз. Как будто это всё не касается его.

— Это произошло 16 июля, в 19 часов 30 минут. И, по-моему, 25 секунд. Она подошла к краю платформы. Секунда — и она бросилась вниз. Задралась юбка, показались её трусы с белочками. И бледная кожа с синими венами. Та секунда была самой длинной в моей жизни. Она медленно падала, юбка медленно колыхалась. И так же медленно пронесся мимо железный длинный зверь, создав ураган, едва не сбивший меня с ног. Точнее, сбивший. Точнее, я сам упал.

Ни дрожжи в голосе, ни слез, ни ярости, ни удивления. Вообще никаких эмоций. Будто фильм пересказывает. Жуть какая-то.

— Тогда меня просто не стало. Я умер вместе с ней. Потому что без неё меня нет. И сейчас меня нет.

— Тогда с кем я сейчас разговариваю?

— А я откуда знаю? — пожал он, — Может, у тебя галюльки. Не зря же тебя сюда отправили.

Я прикусила губу. Страх сжал моё горло своими холодными, липкими от пота пальцами. Голова начала болеть.

— Я не плакал на её похоронах, когда меня спрашивали о ней, я отвечал спокойно. Меня же нет, как я могу грустить? Да и особо-то меня не трогали. Мы никому не нужны были. Это была школа для никому не нужных детей. Я не откликался на имя и фамилию. Я вообще удивлялся, откуда они взяли этого мальчика? Чего это они разговаривают с пустотой? Меня же нет.

Монотонный, будничный тон. Как будто рассказывает рецепт маринования огурцов.

— А я мертва. Я с самого начала была мертва. Наверное, я ещё больший мертвец, чем Марк.

Он взял меня за руки и вручил помятый цветок.

— А что за школа? Где она?

— Грин Хиллз. Коррекционная школа.

— Да, слышала о такой. Мать меня туда отдать хотела, когда меня едва не оставили на второй год.

— Не суйся туда. Знаешь, какой девиз этой школы? «Если мир не принимает меня, то я не принимаю мир. Если меня считают гадом, то я стану гадом». Изломанные игрушки ополчились против хозяев. Они как бродячие псы, израненные, грязные, повидавшие множество драк. И эти драки привили им кровожадность.

— Возможно, мы даже чем-то похожи,

— Не похожи. Ты мертва, а они агонизируют. Люди говорят, что здесь плохо. Но в Грин Хиллс ещё хуже.

— А что за девушка, которой ты дарил ветку?

— Она носила цветы на её могилу. А когда Февраль назвали шалавой и чокнутой, то та влезла в драку. Кстати, это одна из причин, по которой она попала сюда. Она из моей школы.

— Ты действительно считаешь, что тебя нет? Но ты говоришь. И рассказываешь. «Я», «меня», «моя».

— Я не считаю. Меня нет.

— Тогда с кем я разговариваю?

— Я не знаю! — заорал он, — Меня нет! Нет меня! Я исчез вместе с ней! Меня никогда не существовало, её никогда не существавало! Были мы! Двое! Сиамские близнецы, разоединенные ржавыми ножницами. Но теперь нас нет. А ты — мертвячка, разговаривающая сама с собой.

— В базе данных есть твои данные.

— Нет там никаких данных. Меня нет.

Он отбрал у меня цветок и, резко развернувшись, потопал по заросшему неухоженному загону заднего двора.

— Оставь его, у него деперсонализация, — я почувствовала мягкую теплую руку на своём плече и запах лаванды, — Это несчастный ребенок. Его отец сидит в тюрьме, мать употребляет наркотики и ненавидит сына, потому что его отец бросил её беременную. Хотя, они то сходятся, то расходятся. И мать считает, что виноват в этом сын, потому что он был незапланированным.

— Прямо как я.

— Он учится в коррекционной школе. Из-за травмы головы у него затруднения в обучении. В той школе такие же дети, как и он: дети преступников, наркоманов, алкоголиков. Беспризорники. Пропащие. Безнадёжные. Конченные. Каких только эпитетов я не наслушалась про них. А то, что это из-за родителей, которые обращались с детьми, как с мусором, никого не смущало. И то, что эти дети стали такими частично из-за того, что взрослые считали их сбродом, их тоже не волновало. Легко махнуть рукой на ребенка. Труднее вытащить его их этого омута.

— Не все дети хотят выкарабкиваться.