Гул (СИ)

...Она - звали её ... - была молода и, само собой разумеется, не предполагала и возможности видеть рядом с собой седого, медведеобразного Геннадия Викторовича, воспринятого ей, в своих сердечных конвульсиях, обыкновенным сумасшедшим, коим он, впрочем - скажем отрыто - мог бы прослыть среди всякого общества. ... не была особенно высока, но притом не могла бы считаться низкой. Не выделялась она, с тем же, и особенной худобой, или толщиной, будучи невероятным образом усреднённой, во всех своих движениях и пропорциях, дышащих, живой будто бы свежестью и лёгкостью. ... была из тех девушек, одна только мысль, о которых вызывала чувство лёгкой, но радостной печали, а встреча с коими, могла бы равно, как осчастливить, так и привести в состояние великого душевного упадка, мечтавшего так долго о том свидании, юнца. Проходя, она оставляла за собой шлейф терпкого, кисло-сладкого аромата, бывшего не частью, но продолжением её, носившей ярко - рыжие, пышные волосы, преобразовавшиеся бежевыми, выгорая на майском солнце. Большие, наполненные неизвестной природы счастливой усталостью, глаза её, не имевшие определённого оттенка - он не стался бы чем-то важным при взгляде, случайно упавшем, представлявшимся самостоятельным организмом, возжелавшим бы, вероятно, жить, отдалившись предельно от прочего тела - уживались на круглом, румяном личике её с крохотным лоснящимся носиком и поджатыми красными губами. Ей - обожжённому солнцем ребёнку - для собственного же блага стоило бы сойти с поезда, прямо сейчас, не раздумывая! Последней, кем она могла бы стать, так это пассажиркой грязного, полного ненавистными друг другу людьми вагона ... Впрочем... её там не станет, спустя одно лишь мгновение...

Спустя мгновение, осмотревшись возможно вкруг себя и поняв, что класс - усреднённый равно так же, как и она сама не станет лучшим спутником в желанном её путешествии, словом, пожав плечиками и произнеся что-то вроде некоторого "Хм...", молодая особа покинула поезд, не проехав ни единой станции вперёд.

Спустя пару минут после отбытия, поезд вырвался из-под земли, открывшись Геннадию огромным организмом собравшегося в нём народа. Позади, лишь промелькнув в окне, оставались: здание московского стадиона, бывшего по определению квадратным и не имевшим, с тем же, ничего совершенно общего со стадионом города NN, мраморные здания театров, украшенные предвосхищающими будущие в них спектакли вывесками. Могло бы показаться, что Гена, провожая обозначенную архитектуру печальным своим, обеспокоенным взглядом, стирает различные постройки музеев, памятников, установленных всяким негодяям, вовсе. И страшно было бы даже представить, каким великим, в размерах своих, городом NN, могли бы предстать бывшие когда - то столичным центром, просторы, проберись Геннадий до самой последней станции. И неужели, то место - принявшее лишь на мгновенье подобного Геннадия, обречено было преобразиться мрачным городом российского Подмосковья...

В оконную панель зелёной колбасы метро дробью барабанил дождь, вызывавший у толпы недоумённые смешки, провожаемые одобрительными переглядами, обозначавшими будто бы: "Вот не было же дождя, а теперь - дождь, самый настоящий, барабанит в окно и более того проливается в открытые окна. Смех!" Окна действительно были раскрыты, но вовсе не все, как мог бы подумать читатель, а лишь только два, первое из которых располагалось в самом правом углу, ближе к хвосту поезда, а второе было прямо противоположно первому в местопребывании. Под первым из окон лежал хмельного состояния человек, явно не одобрявший нахлынувшие на него холодные потоки водной стихии, но не покидавший своего места, а точнее трёх занятых его тушей мест (вероятно, что в нём и заключался пресловутый пассажирский "Смех!"). Под другим же окном располагалась влюблённая пара, составленная из полной, пышноволосой брюнетки, и тощего высокого, сквозящего бесполезностью и совершенным неумением, блондина в роговых очках. Выглядел он настолько несуразно, что создавалось впечатление, будто бы где - то несомненно должно существовать то место, в котором никто кроме него не смог бы смотреться пригодным. Так, он не был бы способен, ни при каких условиях, подняться и закрыть окна, чего, кажется, и желала от него смущённая спутница. Он, паренёк, лишь глупо поглядывал на свою подругу, пожимая нелепо плечами. Тогда, Геннадий решился помочь, сместив, до закрытого состояния, стеклянную панель, после чего поймал на себе злобный взгляд, смотревшейся прежде довольно добродушно, девушки. Более того, все пассажиры, чей смех к тому времени перешёл уже в диковатый гогот, замолкли, уставившись на Геннадия.