... Странно, однако, допустить, что у кого-то могло возникнуть сомнение, якобы поезд, исправно претворявший ранее в жизнь предписанные ему обязанности вдруг, с какой-то стати, не довезёт своего пассажира до необходимой ему станции, якобы случится что-то ужасное, не оставляющее и возможности добраться до конечной цели своего путешествия... Вздор, полнейший вздор, само собой разумеется, что поезд довезёт, если не всех попутчиков вместе, то каждого в отдельности. В действительности, этого не могло статься по той причине, что ни один - в этом автор может поручиться - из подхваченных поездом, в тот вечер, ездоков не определил бы себя крохотным атомом цельного организма человечества, скорее, исполнителем главной роли самого себя в постоянном реалити - шоу. А ведь с потерей актёра, затерявшегося, без единой на то причины, в бесконечных подземных изгибах метрополитена - продюсеры, операторы, и прочие работники съемочной площадки лишатся постоянного заработка...
Геннадий, успевший занять свободное место, зайдя только в вагон подземного поезда, принялся тут же изучать окруживших его, необычных во многом людей, невидимых прежде в городе, в таком множестве (лишь иногда Гена встречал подобно странных ему граждан, о которых родители, его, успевали предупредить, как то "Не подходи к нему близко сынок"). Первым, на кого упал блуждающий Генин взгляд, явился сидящий прямо против него худощавый пожилой мужчина, чьё лицо было украшено седой эспаньолкой, бывшей наибольшим скоплением волос на шарообразном его лице, и очками - лодочками, свисавшими небрежно с большого, горбатого его носа. Виктор Янович - а звали гражданина именно так - вызвал сразу же у Гены невообразимый приступ уважения, так что Геннадий, полагая натурально, что полсотни, отданные им за картонную карту - недостаточная плата за поездку на такого рода транспорте, не раздумывая особенно долго, решил передать, представившемуся ему солидным попутчику, "за (так именуемо) проезд". Гена потянулся было вперёд, сияя идиотской своей - стоит, однако, сказать, искренней - расплывчатой улыбкой, протягивая изумлённому соседу купюру ста рублей, но очередная секундная встряска вагона не позволила Геннадию подняться окончательно, лишь несколько подбросила его и опустила обратно в металлическое кресло. Спустя секунду Гена, на сей раз успешно, повторил свой манёвр, и хотел уже всучить измятую бумажку ошалевшему пассажиру, как тот встрепенулся всем своим видом, отогнав рукой расстроенного Геннадия, будто бы принял его за большую глупую муху. Правда, уже через секунду Геннадий был обратно весел, поскольку, сидевший от него по правую руку молодой гражданин, украшенный серой бейсболкой, любезно согласился принять Генины деньги себе.
Виктор Янович Ветший, коему случилось в тёплый майский вечер оказаться попутчиком нашего героя, был профессором филологического факультета, одного из многочисленных московских университетов (как он оказался в одном, отходящем из города NN, вагоне, с персоналией Геннадия - остаётся неразрешимой загадкой). Он, в тот день, был одним из тех, кто думал, и думал к тому же специально, невероятно много, соотносясь с измышлениями прочих гостей вечернего поезда. Он был, а впрочем остаётся и сейчас, тем представителем советской, прошедшей бесследно, эпохи, в чьём сознании бурым сургучом, в несколько слоёв, отпечатались мысли, относимые к различным сферам познания мира; газетным статьям, заголовкам, литературе, преподаваемой им до сих пор. Впрочем... автор, несмотря на всё сказанное выше, считает необходимым заглянуть в мысли хоть бы и одного из пассажиров поезда - более того, следующие измышления станутся ничуть не схожими, с какими либо другими, возможными в тот день (да и в любой другой), среди прочих пассажиров метро.
Так, Виктора Яновича невероятным образом волновало в те минуты - хотя, вполне себе может быть, что это волнение не сознавалось им самим - одно устойчивое выражение, в коем профессор не мог заметить смысла, способного объяснить его частое использование.