Гулящая

— Успокойся, сердечко мое, — утешал он ее. — Знаешь что? Дождемся лета, я поеду в губернию, выхлопочу себе перевод и тебя возьму с собой. Там-то мы заживем тихо и любо! Я научу тебя грамоте. Это совсем не так трудно, как думают… Вот я прихожу со службы, ты меня встречаешь. Пообедаем, потом я лягу отдохнуть, а ты сядешь рядом, почитаешь вслух книжку или газету. Поговорим о том, что на свете делается. А вечером после чая — опять чтение. Ты еще не знаешь, какое это удовольствие — книги! В них целый мир, высший, лучший, чем тот, в котором мы барахтаемся, как свиньи в луже.

— А почему здесь нельзя нам так жить? — спросила Христя.

— Тут? Среди этих собак? Разве с ними можно жить? Они начнут смеяться над нами, и это омрачит наше счастье.

— А в губернском городе разве другие люди?

— Другие. Там больше умных, образованных людей, которые и сами живут так, как им хочется, и другим не мешают.

— Вот если б в самом деле так было… — шепчет Христя.

— Дождемся! Наше счастье впереди… Надо только немного потерпеть.

— Терпеть?… Не только зиму, но целый год, хоть век, лишь бы с тобой, мой родной!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Наступило Рождество, пошли гулянки, пиры. Паны только первый день сидели дома, а потом как зарядили: и день и ночь в гостях. Тянут и Проценко с собой.

Христя скучает: будни были для нее более радостными, чем праздник.

— Ты не скучаешь, Христя? — спросил ее Проценко на пятый день Святок.

Христя тяжело вздохнула.

— Лишь бы вам было весело, — сказала она грустно.

Вечером Пистина Ивановна позвала его:

— Собирайтесь. Пойдем.

— Нет, я сегодня не пойду. Мне что-то нездоровится, — сказал он, стоя на пороге своей комнаты.

Пистина Ивановна пристально взглянула на него, потом перевела взгляд на Христю. Той показалось, что хозяйка побледнела. Она ничего не сказала и вскоре ушла вместе с детьми.

— Давай вместе чай пить. Хоть раз погляжу, как мы будем жить, — сказал Проценко.

В трех водах мыла свои руки Христя и все еще была недовольна, что они у нее не такие белые и чистые, как ей хотелось. Чай они пили в столовой. Сели за стол друг против друга.

Боже! Как она счастлива! В первый раз в жизни чувствовала себя равной ему, близкой. Как угорелая, она хватала то чайник, то снова бросалась мыть стаканы, они все ей казались не совсем чистыми. Сердце у нее замирает, от волнения дрожат руки, а он глядит на нее и смеется: и то, мол, не так, и другое…

— Ничего… — робко говорит Христя, — привыкну, буду настоящей хозяйкой.

— Посмотрим, посмотрим.

Только Христя налила чай, как услышала скрип кухонных дверей. Она так и обмерла.

— Пришел кто-то… Неужто хозяева?

Она испуганно озиралась по комнате.

— А хоть бы и они? Чего же ты боишься? — успокаивает ее Проценко. — Скажешь: чай наливала.

Христя помчалась на кухню. Чья-то черная фигура маячила в темноте.

— Кто это?

— Я… Григорий Петрович дома? — послышался грубый голос.

Она узнала Довбню.

— Дома… Нет!

— Как нет? А это кто сидит? — спрашивает Довбня, указывая на Проценко, сидевшего спиной к дверям.

— Они чай пьют.

— Ну так что? И я чаю не пил, вместе напьемся.

— Это Лука Федорович? — повернувшись, спросил Проценко. — Сколько лет, сколько зим! Что это вас так давно не видно? Пожалуйте сюда.

— А вы перешли в другую комнату?

— Нет. Тут хозяева чай пьют. Сегодня они рано ушли в гости, а я остался дома. Чтобы не нарушать заведенный порядок, пошел сюда чай пить… Пожалуйте, милости просим, — сказал он Довбне, который отчего-то топтался в кухне.

— Пусть пальто здесь полежит. Никто его не украдет? — нерешительно обратился Довбня к Христе.

— Кто ж его возьмет? Славу Богу, у нас воров нет.

— Кто его знает? Может, какой-нибудь солдат зайдет? Теперь их в городе до черта.

— Что ж ему тут делать?

— А может — к тебе.

Христя вскипела.

— Я не такая, как Марина. Ко мне никто не ходит, — гневно сказала она, но Довбня уже ушел в столовую и не слышал ответа.

Опечаленная, села она на скамью и подперла рукой щеку. Сквозь приоткрытую дверь из столовой прорывалась узкая полоска света, стлавшаяся по черному полу. Христя глядела на эту полоску, а досада и тоска все больше овладевали ею… Там за дверью остался ее недопитый чай — первый стакан, который она собиралась выпить вместе со своим любимым… Вот и напилась! Принес же черт этого проклятого пьяницу. Надоело по шинкам шататься, так еще и людям покоя не дает, думала Христя, и слезы навернулись на ее глаза.

— Христя! — услышала она голос Проценко.

Две крупные слезинки, точно бусы, скатились по ее щекам.

— Христя!

— Что вам?

— Иди налей нам чаю.

Христя молча вошла в комнату, налила чай и повернулась, чтобы уйти.

— Куда ты? Чаю не хочешь? — спросил Проценко.

— Да она плачет, — сказал Довбня.

— Плачет? Отчего?

Христя убежала в кухню.

— И с чего это она? — удивился Проценко. — Была такой веселой… Смеялась, когда чай наливала, а тут сразу — на тебе!

— Не обидел ли я ее? — сказал Довбня.

— Чем?

— Я ей сказал: кабы солдаты мое пальто не украли. А она мне: какие? — Может, говорю, к тебе ходят.

— Так вот оно что… — сказал Проценко и бросился в кухню.

Христя, всхлипывая, жаловалась ему: