Гулящая

Лакей повел их по тускло освещенному коридору. Он побежал вперед, а Колесник неторопливо следовал за ним, ведя под руку Наташу и громко скрипя сапогами.

Дойдя до одной двери, лакей открыл ее ключом и зажег свет.

— Этот? — спросил Колесник.

— Самый аристократический, — сказал лакей.

Стены были оклеены голубыми обоями; на дверях — тяжелая голубая портьера, на окнах — узорчатые занавеси; мягкая мебель с голубой обивкой довершала обстановку, и весь номер производил впечатление уютного голубого гнездышка. Большое зеркало в бронзовой раме, в котором отражалась комната, словно удваивало ее. Колесник грузно опустился в кресло и начал оглядывать мебель.

— Красиво, черт побери! — сказал он.

— А спальня где? — спросила Наташа.

— Вот, — указал он на другую портьеру, тщательно прикрывшую боковую дверь.

— Посмотрим, — сказала Наташа и скрылась за портьерой.

Лакей понес за ней свечу.

— Ничего, хорошо, уютно, — вернувшись, сказала она. — Только, друг мой, еще так рано — не напиться ли нам чаю?

— Самовар! — распорядился Колесник. Лакей мигом убежал, и только слышно было, как стучат в коридоре его тяжелые башмаки.

— Это я, папаша, так, чтобы не дать лакею понять, что я не твоя жена.

— О, да ты лукавая! — сказал Колесник, погрозив ей пальцем.

Наташа начала его тормошить, да так, что он совсем запыхался.

— Хватит! Хватит! — взмолился он.

— А твоя жена жива? — спросила Наташа погодя. — Она живет в городе Н…?

Колесник с удивлением взглянул на нее.

— Кто тебе это сказал? — спросил он.

Она захлопала в ладоши и, засмеявшись, сказала:

— Ты думаешь, я твоей жены не знаю? Я все знаю. А как я отбрила сегодня Проценко!

— Так ты и Проценко знаешь?

— И Проценко, и Рубца, и Кныша. Всех вас, чертей, знаю как свои пять пальцев.

— Откуда?

Она неестественно засмеялась.

Лакей принес самовар. Пока он расставлял посуду, Наташа была сдержанной и молчаливой, а когда он ушел, снова начала хохотать. Потом заварила чай, принялась мыть и перетирать посуду. Ее розовые пальчики, как мышата, бегали и мелькали перед глазами Колесника.

— Так почему ты все это знаешь? — спросил Колесник.

Она словно не слышала его вопроса. Оттопырив губы и моя в полоскательнице стакан, она тоненьким голоском замурлыкала веселую песенку — тру-ля-ля, тру-ля-ля…

— Ты слышала?

Наташа грустно взглянула на Колесника и тяжело вздохнула. Потом вытерла стакан, прошлась по комнате и, остановившись перед Колесником, произнесла задыхающимся голосом:

— Я вина хочу. Вина!

— Так почему ты раньше не сказала?

Схватив звонок со стола, Колесник неистово зазвонил.

Прибежал лакей.

— Вина! — крикнул Колесник.

— Красного, — шепотом прибавила она. — Я люблю с чаем пить.

Колесник добавил:

— Да хорошего, старого, и бутылку рому.

— Я думала, что ты не согласишься, — сказала она, когда лакей ушел.

— Для тебя? Проси все, что хочешь. Ты думаешь, что я стану скаредничать в мелочах?

— Люблю молодца за нрав, — сказала она. — А что деньги? Человека за них не купишь. И я такая. Сколько через мои руки прошло всякого добра? А где оно? Раздала. Все, что было, то сплыло. Однако — живу.

— Ну, я своего не упущу, — сказал Колесник, — благодаря глупым панам, выбравшим меня в члены, я теперь могу спокойно жить. Хоть, может, и больше не выберут, а Веселый Кут и две тысячи десятин кого угодно успокоят навек. Буду теперь хозяином.

— Ты купил Веселый Кут?

— Да.

— Это недалеко от Марьяновки?

— Тот самый. А ты откуда Марьяновку знаешь?

Она только вздохнула. Лакей принес вино, ром, поставил на стол и бесшумно скрылся.

— Ты что, из тех краев? — спросил Колесник.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — ответила она, придвигая к нему стакан чаю, наполовину смешанного с ромом.

— Да… Эх! Кабы сбросить двадцать лет… а то одно только горе, — сказал Колесник.

Наташа с жадностью принялась пить. Чай, наполовину разбавленный вином, утолял жажду. Осушив стакан, она сказала:

— Я еще буду пить.

И налила еще больше вина в стакан. Медленно отхлебывая обжигающий напиток, она все больше краснела, — хмель заметно сказывался и на ее лице, и в движениях, и в разговоре.

— А ну, пройдись по одной доске, — сказал он, смеясь.

— Думаешь — не пройдусь? Так вот же тебе! — Схватив свечу, она поставила ее на пол. Потом, подняв еще выше свое короткое платье, медленно зашагала. — Гляди же! — крикнула она.

Она мелкими шажками прошлась по комнате. Потом закружилась вокруг него и в изнеможении упала. Он с трудом поднял ее и положил на диван.

Колесник долго хлопотал, пока удобно устроил ее. Он принес подушку из спальни, положил ей под голову и уселся рядом. Как белая лилия, лежала она, затянутая в черный бархат. На лбу выступили капельки холодного пота, высоко и порывисто подымалась грудь, точно ей не хватало воздуха.

Долго она лежала совершенно неподвижно, потом открыла глаза и тяжело вздохнула.

— Ох! Закружилась я, — произнесла она тихо и снова закрыла глаза.

— Не надо было столько пить, — укоризненно произнес Колесник.