Гулящая

И в самом деле, в этот день ему предстояло еще немало беготни. От Лошакова он поехал к председателю земской управы. Рассказал ему о своем посещении предводителя. Потом намекнул, что дворянство, вероятно, устроит в честь Лошакова обед, не мешало бы и земству почтить такого деятеля. Председатель только поддакивал. Нужно бы устроить. Но за чей счет? Выделять на это земские средства как-то неудобно.

— Зачем же тратиться земству? У него и без того большие расходы. А я бы вот что предложил. Недавно я прикупил себе землицы — так, небольшой хуторок! И хочется мне эту покупку спрыснуть. Вот это и можно сделать под видом земского обеда — я б уже не пожалел сотню-другую.

— Так в чем же дело? — сказал председатель. — Давайте.

— Значит, вы согласны? Я уж Лошакова пригласил. Попросите еще и от своего имени. Только скажите, что земство его хочет чествовать.

— Ладно, ладно! Да у вас просто гениальная голова, — крикнул председатель.

— Была когда-то, — ответил Колесник. — А сейчас — чем дальше, тем глупее становится.

От председателя Колесник направился к членам земской управы. Им он уже прямо сказал, что председатель велел ему устроить обед в честь Лошакова, и пригласил их принять участие.

Затем он поехал по магазинам сделать кой-какие покупки. Знакомый торговец рассказал ему, что недавно он продал целый воз всякой снеди.

— Кому?

— Дворянство дает обед в честь Лошакова.

— А когда этот обед будет?

— В субботу.

Колеснику только это и нужно было. Он все время раздумывал над тем, когда лучше устроить обед.

«Сегодня уже четверг… в субботу дворяне пируют. А в воскресенье — мы… Так хорошо будет…»

И он тоже заказал целый воз всяческих продуктов. Потом поехал за вином, купил самые дорогие и выдержанные старые вина и водки, английской горькой, «Адмиральской», «Железнодорожной», рому и коньяку.

«Утоплю в вине, чертей, — думал он, выбирая напитки. — Пусть врагам хлеб-соль в горле застрянет». Но тут заговорила в нем жадность. Ему стало жалко денег, которые пойдут на этот обед. «Подумать только — триста рублей, и это еще не все. А что, если он обманет, чертов сын, и не придет?… Лучше уж не думать об этом. Все равно назад не попятишься…»

В этот день Колеснику пришлось немало потрудиться. Он заехал еще к булочнику, к мясникам, нанял повара, да не какого-нибудь, а такого, что знал все барские прихоти.

Чуть ли не до самого вечера кружил он по городу, а тревога все больше и больше овладевала им.

— Где ты так долго пропадал, папаша? — спросила его Христя, когда он наконец вернулся. Она была в пышном новом наряде: сорочка пестрела разноцветной узорчатой вышивкой, ярко-оранжевая юбка слепила глаза, а на бархатной безрукавке сверкали и переливались золотые медальоны и ожерелья из самоцветов. Белолицая, румяная, Христя так приветливо глядела своими большими черными глазами, что даже каменное сердце дрогнуло бы при виде такой красавицы. А у Колесника сердце еще не окаменело.

Куда девалась недавняя тревога? В его глазах засветилась радость, широкая улыбка растеклась по лицу.

— Глядите, как моя дочурка нарядилась, — сказал он, все веселее улыбаясь. — А я, как оглашенный, бегаю и морю ее голодом.

— Где был? К другим бегал? — спрашивала она, смеясь.

— Деньги транжирил! Не знаю, куда их девать, так чуть не сую их каждому встречному и поперечному.

— Зачем? Лучше бы ты мне домик купил. Небольшой домик с садиком. И я бы, как пташка-канареечка, там песни распевала, ожидая своего седенького папашу.

— А в самом деле? — подумал он. — Куплю, только не сейчас. Дай немножко дух перевести. Зажали меня. Вот готовься к банкету.

— Какой банкет?

Колесник все рассказал Христе и, ласково глядя на нее, закончил:

— Ты у меня хорошая, послушная, сделаешь это для меня. Лошаков этот большой пан, он многое может сделать и давно чертом на меня глядит. Вот постарайся перетянуть его на мою сторону. Сделаешь, так куплю тебе чудесный домик и не с одним, а с двумя садиками.

— Руку! — сказала она весело и задорно, а глаза ее говорили: разве твой Лошаков устоит?

В воскресенье к дому Колесника одна за другой подъезжали кареты, коляски и фаэтоны, из них выходили всякие паны, направлялись в парадные двери, в которых (до сих пор еще невиданное чудо в городе) стоял саженного роста швейцар в парчовом картузе, кафтане, расшитом золотым позументом, и с булавой в руке. Перед каждым гостем он вытягивался в струну, размахивая булавой и пропуская в раскрытые двери. Около дома собралась большая толпа поглядеть на это диво — вся улица была запружена людьми так, что трудно было пройти.

— Побей тебя сила Божья! Что он выделывает? — дивились рабочие, глядя, как швейцар затейливо размахивал булавой. — Помашет под носом, а потом пускает.

— Дает понюхать, чем пахнет! — ответил кто-то, и в толпе поднялся хохот.

— Вот это церемония. Не по-нашему. Так только в Москве бывает. Вот и поди потягайся с Колесником. Он первый человек на весь город, — говорили друг другу зажиточные ремесленники, пришедшие поглядеть на невиданное зрелище.