Гулящая

— Зачем нанимать? Пока они у меня в руках, сами окопают.

— Нет, они так не захотят.

— Не захотят — найму, — решил Колесник, — за их же деньги.

— За двести нанять трудно.

— Какие двести? Двести я получил, а еще триста.

— Навряд ли, пане, вы их получите.

— Почему?

— Нечего у них брать.

— Найдутся. Коли нажать — найдутся. Как опишут хаты и землю, то заплатят.

— А усидим ли мы тогда?

— Почему ж не усидим?

— Так… Голому, говорят, и разбой не страшен. Подожгут, гляди, так и сами ног не унесем.

— Не пугай. Для поджигателей есть тюрьма, виселицы, Сибирь.

— Да и от краж не убережешься. Все, что можно, утянут.

— А глаза на что?

— Глаза-то есть, да что поделаешь, если нас двое, а их двадцать.

— Не верьте, паночек, — снова точно залаяла Оришка, — ничего не будет. Смело сдавайте Вовку и Кравченко. Они почтенные хозяева, а эти — мусор. Разбойники и голодранцы.

— А вот же твой муж не советует, — усмехнувшись, сказал Колесник.

— Брешет, паночек, хоть он и мой муж, — не унималась Оришка.

— Эх, и дура ж ты, — спокойно сказал Кирило. — Видно, мало я тебя учил. Мужа брехней попрекаешь. Хоть и говорят люди, что ты ведьма, а глупа ты как пробка. Знаете, пане, почему она окрысилась на слобожан. В прошлом году была засуха. Люди взаправду ведьмой ее считают, хоть она такая же ведьма, как я вурдалак. Ну, вот и пошли толки: это, видно, ведьма росу с неба украла, давайте выкупаем ее. Поймали ее раз, да и бросили в пруд. Вот она и мстит обидчикам.

Колесник так и прыснул со смеху.

— Так ты в воде лягушек пугала?

— Брешешь, поганый! Брешешь! И не бросили в пруд, а только водой облили. Далась бы я им, разбойникам проклятым. Глаза б им всем выдрала!

— Кто тебя знает, как дело было, только вернулась ты домой, вымокшая до нитки.

Оришка посинела от ярости. Потом позеленела. Стоит, трясется, глаза пылают, как угли. А Колесник, схватившись за бока, хохочет до упаду. Улыбнулся и Кирило. Оришка посмотрела, как прыгнула в окно кошка, плюнула и бросилась вон из комнаты. Колесник со стоном хватается за живот, не в силах сдержать смех. «Хо-хо-хо», — глухие раскаты хохота разносятся по всему дому. Кирило тоже посмеивается.

Одна Христя грустно глядела на все это. Жалость наполнила ее сердце. Перед глазами неотступно стояли образы истощенных грязных и оборванных людей. Они стояли на коленях перед этим богачом Колесником, который издевался над ними и наконец выгнал со двора.

Теперь, после рассказа Кирила, она убедилась, что эти люди ни в чем не повинны. Вспомнилось ей прошлое: Грыцько Супруненко, который по всякому поводу приставал к ее несчастной матери… А Кравченко и Вовк такие же злодеи, как Супруненко. «Богачи, хозяева, — говорит Оришка, — а на чужое зарятся; им не дают покоя огороды, которыми владели слобожане, — может быть, единственное средство к существованию для этих бедняг. Мироеды, на их беде хотят нажиться…» Эти печальные думы овладели Христей, в то время когда Колесник надрывался от хохота. Каким отвратительным казался ей этот разбогатевший мясник, смеющийся над людским горем… а она должна еще обнимать его. Омерзительной стала ей и Оришка, плюющая в глаза своему мужу за то, что он сказал правду. Господи, и это люди! Собаки так грызутся за обглоданную кость. Тяжело было Христе. Побледнели ее румяные щеки, потускнели ясные глаза, а сердце сдавила безысходная тоска… Морщинка появилась на чистом лбу.

Не скоро еще успокоился Колесник. Потом велел Кирилу передать Кравченко и Вовку, чтобы они как можно скорее пришли договариваться, потому что ему надо уехать по делам службы. А Христя сидела, понурившись, не проронив ни слова.

— Отчего ты так загрустила? — спросил Колесник.

Христя только тяжело вздохнула.

— Ты о чем вздыхаешь? Не о городе ли? Гляди, как губы надула. Пошла бы лучше в сад, оглядела места, где придется провести все лето.

Христя уж собралась уйти.

— Иди, иди, и я скоро приду.

Христя остановилась.

— Я еще не умывалась, — сказала она.

— И не нарядилась? — злобно взглянув на нее, спросил Колесник.

— И не нарядилась, — в тон ему ответила Христя.

Колесник побагровел.

— Что вы сегодня сговорились все меня злить? Кому что вздумается, все на меня валят, — сказал он и, сердито посапывая, вышел в соседнюю комнату.

Христя умылась; не причесываясь, накинула платок на голову и выбежала из комнаты.

Солнце уже высоко поднялось. Туман рассеялся, оседая на траву сверкающей росой. Воздух становился прозрачным, легкие тени плыли в море света. Блестела зеркальная гладь пруда, над слободскими хатами поднимались столбы дыма. Издали доносился приглушенный говор, рев скотины; кудахтали куры, заливисто голосили петухи.

Сад был залит щедрым июньским солнцем, внизу сновали узорчатые тени. Спрятавшись в ярко-зеленой листве, неустанно пели птицы. Чириканье, писк, щебетанье сливались в разноголосый хор. Горлинки жалобно ворковали; кукушки, перелетая с дерева на дерево, ни на минуту не умолкали; иволги сердито переругивались; только пчелы однообразно гудели. В это чудное летнее утро легче стало на душе Христи.