Гулящая

— Родная племянница. Оришка с матерью Горпыны — родные сестры.

— Послать бы ее к бабке — расспросить…

Псаломщик запел херувимскую, все усердно начали молиться, и разговор прекратился.

После херувимской народ двинулся к притвору.

— Вот и Горпына пошла, — снова услышала Христя чей-то голос позади.

— Она, она. Постойте, я подойду, спрошу ее.

Христя оглянулась. Чернявая, высокая и толстая молодица в синем халате и в оранжевом платке прошла мимо нее. «Да это ж Ивга, что за Тимофея вышла… Как растолстела. Если б она узнала меня, что было бы! Еще больше почернела бы от зависти».

Ивга подошла к двум женщинам, о чем-то беседовавшим. Одна из них была небольшого роста, круглолицая, другая высокая, сухощавая. Ивга что-то шепнула им; долговязая, сильно закашлявшись, наклонилась, и Христя заметила, как та повела глазами в ее сторону. Неужели это Горпына? Постаревшая, желтая, глаза запали, щеки сморщились.

Поп с дароносицей ушел в алтарь, за ним со здоровенной свечой, в другую дверь, прошел пономарь. Христе лицо его показалось знакомым. Она где-то видела его, но не может припомнить. Псаломщик надтреснутым голосом запел «царя», и народ подался назад.

— Сказала, что спросит бабку и скажет, — снова услышала Христя голос Ивги.

— Только не пропусти ее.

— Нет. Я ее подстерегу у выхода.

— Ну и любопытная эта Ивга!

— Да и язычок у нее! Недаром говорят, муж в солдаты ушел.

— А ей и горя мало. Она запрягла старого Супруна и ездит на нем. Все добро покойной Хиври перешло к ней. Удивляюсь, как Горпына молчит. Я б на ее месте исполосовала среди бела дня эту черную рожу.

— Она, может, думает, что если будет с Ивгой в ладу, то после смерти старика и ей что-нибудь перепадет.

— Пусть дожидается. Ивга его так прибрала к рукам, что ничего уж из добра не выпустит.

Разговор умолк. С алтаря доносился голос попа, а с клироса глухое завывание псаломщика. В церкви становилось все более душно. Дым от ладана облаками плыл над молящимися, клубился у потемневшего свода, из дальних углов доносился кашель. Ударили на «Достойно». Народ, прослушав «Верую», начал понемногу выходить на паперть. Когда началось «Свят, свят…», около Христи стало совсем пусто. Ктитор гасил свечи. В церкви стемнело. Она стала похожей на склеп — тусклые лики святых сумрачно глядели с иконостаса.

Несколько женщин с малыми детьми столпились у царских врат, дети плакали, матери, шикая, укачивали их. Христе стало не по себе, и она намеревалась выйти наружу. Но, повернувшись, она увидела Ивгу, которая что-то быстро тараторила двум молодицам. Христя осталась.

— Ну что? — услышала она.

— Какая-то панночка. Из губернии приехала с Колесником, что купил Веселый Кут, — громко шептала Ивга.

— В гору пошел Колесник, а мясником был. Одна наша девка, что в городе служила, рассказывала. Жена его дома осталась. Не взял ее с собой. Куда ж ей, она совсем простая, а он в паны вышел, — сказала другая.

— Когда мужиком был и жена работала с утра до ночи, она нужна была, а теперь, когда паном стал, на что ему жена.

— Там, в губернии, немало есть таких… Может, он и привез себе… — продолжала Ивга.

— Неужели? Стар уж…

— Стар! Бабка говорит, что у него только девчата на уме. От таких старых бед не оберешься!

С шумом откинули полог на церковных вратах, люди начали бормотать молитвы, разговоры затихли. Испугавшиеся дети подняли рев. Поп с чашей в руках показался из алтаря. «Со страхом Божьим», — послышалось. Женщины, наклонив головы, подошли к попу. Началось причастие.

Христя отошла к дверям. Духота и детский плач ее донимали. А у входа так хорошо! Легкий ветерок продувает, видна зелень кладбища; солнышко пробивается сквозь густые кроны лип, играет на траве — словно узорчатый ковер разостлан по земле. А на нем людей видимо-невидимо: резвится детвора, в холодке уселись девчата, лукаво поглядывая на проходящих парубков, степенно проходят старшие. На липах громко чирикают воробьи, заглушая говор и церковное пение. Христе кажется, что снаружи — настоящая радостная жизнь, а тут — тишина, сумрак, глухой закуток, куда приходят люди исповедоваться перед Богом. Она задумалась, сравнивая эти два столь различных мира. Туда, на свет, тянула ее молодость, — там веселье и забавы, все, чем хороша жизнь, а тут — мрак, глухое бормотание попа, надтреснутый голос псаломщика, запах ладана, дым — все, что холодом обдавало сердце. И отчего так происходит: туда тебя тянет, а от этого, хоть оно и свято, отталкивает… Трудное, видать, дело — спасение.

— Батюшка поздравляют вас с воскресением и велели поднести вам эту просфору, — услышала Христя.