Гулящая

И в самом деле, еще не подъехали к горе, а конь уж замедлил шаг. По спуску он шел ровно, выгнув спину и подняв голову. Ни разу не тряхнул, не поскользнулся, а гора крутая.

— Ну что? Не говорил я вам? — торжествовал Кравченко. — Пусть Вовк на своем вороном так поедет! Он бы вам на таком спуске все кости растряс, если бы шею не свернул. Да и на ровном месте против моего не годится. Упрямый, сначала совсем не идет. А побежал версту-другую, уже отставать начнет. Гляди, мой Васька уже опередил его. Мы и на заклад бились. Рубль я выиграл. Хоть Вовк за своего сотню отдал, а я — только полсотни. Что с того, что конь у тебя гладкий, как боров, а не везет? Такому коню — грош цена. А это конь! Эй ты, басурман! — крикнул он и потянул вожжи. Конь сразу прибавил шаг. Будто и не шибко ступает, а повозка катится — только колеса гремят.

— Видели? У него ума больше, чем у всех слобожан.

— Что ж вы его басурманом кличете? — спросила Христя.

— Он татарской породы… Но!.. Село уж недалеко! — крикнул Кравченко, повернувшись к коню.

Вскоре показались сады, обычно окружающие каждое село. За ними — застава, площадь, а дальше — хаты, огороды, кривые улицы, перерезанные маленькими проулками. Христя не знает, на чем остановить свой взор. Давно ли она из села — его трудно узнать. За семь-восемь лет все переменилось. «Тут была хата Вовчихи, где мы собирались на посиделки. От нее и следа не осталось. Она стояла на распутье — теперь тут все застроили, перегородили. А чья это хата покрыта дранкой? Это уже новинка. При мне этого никогда не было. Видно, какой-то богатей здесь поселился — двор обнесен забором… А вот, кажется, хата Супруненко… она самая… покосилась, осела. Когда-то таким страхолюдом был этот Супруненко. А теперь? Может, его и на свете уж нет?…»

Они выехали на площадь. Вот и церковь. Какой она казалась когда-то Христе большой и красивой, а теперь и она осела — ее почти не видать из-за лип, буйно разросшихся вокруг. А кладбище по-прежнему заросло травой. Так же белеет узенькая тропинка вокруг церкви, словно кто-то разостлал кусок холста. И люди снуют… девчата расселись в холодке, парни поглядывают на них из-за деревьев. Около самой церкви дети играют на травке. Христю так потянуло к ним. Как только конь остановился у церковных ворот, она соскочила с повозки и бегом бросилась на церковный двор.

— Гляди, кто это? — услышала она позади. Сотни любопытных глаз уставились на нее.

Христя, не оглядываясь, пошла прямо в церковь. Толпа, запрудившая вход, расступилась перед ней; красная юбка и бархатная безрукавка растаяли в море белых свиток и синих халатов.

— Откуда она взялась? — слышался глухой шепот в церкви. Все глядели на нее и не могли насмотреться на эту диковинную залетную пташку.

А Христя все шла и шла вперед. В сумеречном свете она медленно пробиралась к притворам, где перед поблекшими образами горели целые снопы грошовых свечек. Она остановилась, когда уже дальше некуда было идти. Перед ней стоял большой подсвечник, в котором пылало много огней; за ним висела икона Божьей Матери. Желтое лицо ее казалось еще безжизненнее от горящих свечей. Глаза были устремлены на сына, сидевшего у нее на руках, прислонившись к груди. Личико у него тоже желтое, глаза смотрят грустно и задумчиво. Христе почему-то страшно стало, и, перекрестившись, она опустилась на колени.

Молилась она недолго. Тот самый псаломщик, которого она еще помнила с детства, гнусавил своим охрипшим голосом; ей захотелось взглянуть на него. Сделав несколько земных поклонов, она направилась к столику ктитора, где продавали свечи. По дороге она разглядела и псаломщика: такой же он низенький и сухонький, так же заплетены волосы в жиденькую косицу, только она стала еще тоньше и короче. Около ктитора толпилось много народу, и Христя стала в сторонку.

— Ну, что вы сгрудились, как овцы? Уходите. Может, кому поважнее вас надо подойти, — покрикивал ктитор, без стеснения расталкивая людей руками.

— Пожалуйте… Вам сколько и каких? — любезно обратился он к Христе.

Христя взглянула: да это же Карпо Здор, их сосед. Он самый, только лицо у него стало белым и толстым, да и весь он разжирел. В синем суконном кафтане, причесанный по-городскому, с пробором, он выглядел таким важным и степенным.

Христя взяла у него пять белых свечек, заплатила двадцать копеек и торопливо ушла, чтобы Карпо не узнал ее. Какой же теперь стала Одарка? Хотела бы она поглядеть на нее. Задумавшись, она не заметила, что все свечи прилепила к одному подсвечнику, и только одна-единственная осталась у нее в руках. Она отнесла ее к иконе Божьей Матери.

— Кто же она? Не знаете, матушка? — услышала она позади женский голос.

— Не знаю.

— И одета так богато. Неспроста это.

— Бог ее знает, кто она.

— Вы про эту?

— Ну да.

— Бабку Оришку знаете? Ведьму… С ней, говорят, приехала.

— Так это, может, ее дочка?

— Какая там, к черту, дочка?

— А та, про которую она вечно болтает… Пан ее какой-то забрал, что ли.

— Может, и она. Что-то Горпыны не видать, она этой бабке какой-то родственницей приходится.