Гулящая

- Хотите, я достану? У меня в Петербурге есть один знакомый музыкант. Я отошлю ему. Пусть покажет Бернарду или кому-нибудь еще... И вашу пьесу напечатают, непременно напечатают... Много найдется охотников взяться за такое дело... Сыграйте еще что-нибудь. Казачка или то место, где молодая прощается с родом... Голубчик!.. Знаете что? Известно ли вам, кто в таких делах лучший ценитель? - Народ! Простой народ! Вы никому не играли?.. Давайте позовем Христю, Марью, прислугу здешнюю - пусть они послушают; и спросим, что они скажут,- говорил без умолку Проценко.

Довбня лукаво ухмыльнулся в свой рыжий ус.

- Вы смеетесь? - воскликнул Проценко.- Вы знаете Пушкина?.. Знаете, кому он читал свои народные песни? Своей няне Родионовне! И если та чего-нибудь не понимала, он переделывал свои бессмертные творения...

- То слова, а это музыка,- перебил его Довбня.

- Ну, и что же? Возьмем Шевченко,- стал доказывать ему Проценко.Прочитайте его стихи народу - народ будет плакать! А скажите, кого из нас Шевченко не берет за сердце? Вы тоже - Шевченко в музыке.

- Далеко куцому до зайца! - ввернул Довбня, но Проценко не слушал.

- Как и Шевченко,- кричал он на всю комнату,- вы взяли за основу народную песню, на ней построили свое произведение. Если Шевченко народ понимает, то и музыку должен понять. О-о! Народ - великий эстетик!..сделал он ударение на этом слове и, повернувшись к Довбне, спросил: - Ну как, позвать их?

Довбня молча кивнул головой. Ему больше хотелось посмотреть на Христю, которая так приглянулась ему, чем послушать, что она скажет об его игре.

Проценко насилу уговорил Христю войти к нему в комнату; да и то она сама, наверно, не пошла бы, если бы ее не потащила Марья.

Довбня расхохотался, когда Проценко усадил их рядышком на кровати.

- Ну-ка, вы, великие эстетики,- сказал он с издевкой,- слушать во все уши!

И он заиграл невольничий плач - песню о том, как плачут казаки в турецкой неволе, воздевая руки к небу и моля бога о смерти. Это был небольшой отрывок из народной думы... Горький плач, горячая молитва и тяжкий стон раздались в комнате. Тонко и печально пели первые струны, а басовые гудели так глухо, будто сдавленный плач вырывался, доносился из-под земли... Проценко сидел, понуря голову, слушал. Он чувствовал, как мурашки бегают у него по спине: его бросало то в жар, то в холод, а скорбные голоса впивались в душу, терзали ее, сосали сердце...

Проценко, глубоко вздохнув, покачал головой; Христя и Марья переглянулись и рассмеялись.

- Ну, как? - спросил, кончив играть, Довбня.

Проценко молчал.

- Нет, это нехорошая, очень печальная. Вот та, которую раньше играли, та лучше,- промолвила Марья. А Христя тяжело вздохнула.

- Чего ты так тяжело вздыхаешь, птичка моя перепеличка? - спросил Довбня, заглянув ей в хмурое лицо.

- Христя! Марья! - послышалось из кухни.

- Пани...- испуганно прошептали обе и опрометью бросились в кухню.

- Забрались к панычу в комнату! Зачем? - кричала Пистина Ивановна.

- Ну, и зададут жару нашим критикам! - со злой усмешкой сказал Довбня.

Проценко сидел, понуря голову, и молчал, а Довбня широкими шагами ходил по комнате.

- Что, если бы вашу игру услышала Наталья Николаевна? Вот была бы рада! - произнес через некоторое время Проценко.

Довбня остановился, пристально поглядел на Проценко и спросил:

- Какая?

- Вот с кем вам следует познакомиться! Вы знаете отца Николая? Это его жена. Молодая, прекрасно поет и страшно любит музыку. Хотите, я вас познакомлю? - быстро заговорил Проценко.

- С попадьей? - протяжно спросил Довбня.- А водка у них найдется?

Проценко поморщился и нехотя ответил:

- Наверно, найдется, как во всяком семейном доме.

- А если нет, так за каким чертом я к ним пойду? Что я, поповской нищеты не видал? - угрюмо пробубнил Довбня.

Проценко еще больше поморщился. Пожалуй, Довбня угадал. Насколько ему известно, у попов всегда такая бедность... "Нищета, в самом деле нищета!" подумал он. Потом ему вспомнилась попадья - такая живая, такая красивая...

- Неужели вы людей оцениваете по богатству? - спросил он, подняв голову.

- А по чему же еще? - спокойно ответил Довбня.- Придешь к человеку в дом, просидишь до полуночи и тебе не дадут ни рюмки водки, ни куска хлеба?

"Обжора! Пьянчуга!" - чуть не сорвалось у Проценко с языка, но он только заерзал на стуле.

- Впрочем, пойдемте, если хотите,- согласился Довбня.- Пускай поп немножко тряхнет мошной... Я с ним еще по семинарии знаком, а она... она, говорят, у него того... веселенькая попадейка.

"Того!.. веселенькая!" - покоробило Проценко; в сердце шевельнулось неприязненное чувство. Так бы, кажется, и кинулся на Довбню, заткнул бы кулаком глотку этому проклятому пьянчуге, обжоре!..

Проценко бросил на Довбню презрительный взгляд, а тот, выпрямившись, спокойно стоял перед ним, и только неприметная ухмылка играла у него на губах и поблескивали мрачные глаза. Проценко чего-то стало страшно... Страшно, что такой талантливый, человек и так опустился.

- Ну, что ж, когда же пойдем? - спросил Довбня.- Завтра, что ли? Идет?

- Как хотите,- угрюмо ответил Проценко.