Гулящая

Прошла еще неделя. За эту неделю слух о Марине облетел весь город. Где только он не побывал, где не погулял? Носило его по улицам и базарам, залетал он в панские дома и в купеческие хоромы, не миновал он и простых мужицких хат. Всюду гулял этот слух, всюду будил сонную обывательскую жизнь. Только и разговору было, что про паныча, про Марину и Довбню. Старые паны обсуждали молодого повесу, который недавно отсудил у дяди отцовское наследство и теперь протирал отцовским денежкам глаза. Купцы, потирая руки, горой стояли за паныча: когда же, мол, и погулять-то, как не смолоду?.. Они надеялись, что все его добро скоро перекочует к ним в лавки. Жалели они только Довбню, который так убивался о беспутной девке. Подпоив его, они то смеялись над его любовью, то советовали ему остепениться, стать человеком. "Этого цвету много по свету!" - говорили они ему. Да, видно, не утешали Довбню их советы: запив дома, он скоро стал таскаться по шинкам, пока не остался и без денег и без платья. Оборванный, опухший, слонялся он по улицам, выпрашивая у встречного и поперечного копейки, чтобы опохмелиться. Еврейские служанки, провожая его глазами, кричали: "Любовь не картошка!" Только простые люди, мужики, угрюмо смотрели и на Довбню и на молодого паныча, который рядом с разряженной Мариной раскатывал по городу на бешеной тройке. "К тому теперь дело идет,- говаривали они.- Вот подождите немножко, спустят панычи отцовское добро, так и служанкам рады будут, лишь бы их хлебом кормили!"

Всяк судил по-своему. Одни раздумывали, подходит ли этот случай к старым обычаям, другие - на пользу ли он человеку, или в убыток,- с этой стороны тоже судили. Дальше этого никто не шел, никто не пытался покопаться в человеческой душе, заглянуть и в свое собственное сердце, спросить самого себя: "А что бы я сделал, если бы слепая судьба поставила меня на место Марины или Довбни?"

Одна только Христя так об этом думала. Молодая, неопытная, она все это принимала близко к сердцу; неразрешимые загадки волновали ее ум. Она видела, что жизнь толкает ее на тот самый путь, по которому пошла Марина. Найдет ли она на этом пути свое счастье, или ждут ее горе и беда? Вон Марья говорит: молодец Марина! Обманывай их, пока молода и здорова!.. А что, если Марину обманут? А что, если она лишится красоты и здоровья? Что тогда будет?

Христе становилось страшно. Страшно того, что ждет ее впереди, страшно самой себя. Ей казалось, что она стоит на шатких мостках посреди широкой и глубокой реки. Кругом вода, кругом кипят и пенятся валы, чернеют бездонные омуты... Стоит только на один миг зазеваться, на один шаг оступиться и понесут они тебя бог весть куда, закружат и затянут на дно ревущего водоворота.

Всю эту неделю Христя ходила грустная и задумчивая, точно ждала какой-то беды. Она не слушала, что болтают про Марину, как ее пересуживают, как смеются и издеваются над Довбней. Она прислушивалась к тому, что делалось в ее душе, что творилось в ее сердце. А творились в нем дивные дела: ей становилось так легко, когда Проценко оставался дома, и делалось так тяжело, когда он куда-нибудь уходил, а уж если он пропадал на весь вечер, ее терзала просто невыносимая тоска! Сколько раз она сама себе говорила: "Какое мне дело, куда он ходит? Что он мне, что я ему? Да по мне - пусть уйдет и хоть вовсе не возвращается!.." Но там, в ее сердце, закипало недоброе чувство, внутренний голос шептал ей, что он идет к ней, к попадье... И невыносимая тоска охватывает ее душу, от тяжелых мыслей щемит, сжимается сердце. Ляжет спать она и не спит - его поджидает; ждет, пока вернется, чтобы тут же открыть ему дверь. Верно, встретит он ее сердечным словом и сладким поцелуем; всякий раз ей так милы его ласки... Но только не теперь. Теперь уж она знает, что сказать ему. "От одной обманутой идешь, чтобы другую обманывать? К черту же, коли так!" - вот что она ему скажет... А если он обидится да начнет под нее подкапываться? Подобьет хозяев, чтобы они ее рассчитали? Куда она денется на зиму глядя? Где найдет другое такое пристанище? Тут она уже ко всем привыкла, и к ней привыкли; а на другом месте бог его знает, что еще будет?.. Что же ей теперь делать? Как быть? Умереть? Она молода, еще рано ей умирать; но чем так жить - так уж лучше умереть!.. И терзается Христя своими тайными муками, носится со своими одинокими думами; боится открыть их. Да и кому их откроешь? Марье?

Марья сама ходит как в воду опущенная: пожелтела, исхудала; все больше молчит, а нет, так бранится. Все ей мешает, все не по ней. То в кухне не прибрано - и она ворчит на Христю, а примется Христя убирать, она кричит:

- Вот еще чистюля!

- Чего вы, тетенька, сердитесь? - спросит ее Христя.

Марья не отвечает, сердито сопит. Весь день не разговаривает, а вечером заберется на печь и уж не слезает оттуда. Христя сядет за шитье, а она ворочается там, тяжело вздыхает, кого-то ругает про себя; а когда все улягутся, Христя часто слышит, как она плачет.

- Хоть бы свекровь поскорей прибралась! - сказала она как-то в унынии Христе.

- Что ж тогда?