Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Я сказал: «Из Советского Союза».

«А, — сказал он, — там у вас нет мусульман».

Тогда я сказал: «Давайте мы поспорим». Если я смогу ответить на ваши вопросы про ислам как представитель Советского Союза, как мусульманин из Советского Союза, <и вам не понравится>, то делайте с нами, что хотите. Но если я отвечу на ваши вопросы, то вы нас отпустите.

Было ясно, что это действительно серьезно. И вот начался… не столько разговор, сколько спор, я хочу сказать. Он стал задавать вопросы, а я на них отвечать.

«Главный бандит» задавал «примитивные вопросы» об исламе в Советском Союзе — есть ли там мечети, какие молитвы читают советские мусульмане, на что Абдуллаев отвечал с легкостью. Затем настала очередь Абдуллаева задать вопрос. Лидер бандитов злорадствовал: ни один кяфир не мог поставить его в тупик. Абдуллаев собрал все свое самообладание и начал: «Я сказал: „Вы мусульманин. Вот, допустим, вы садитесь на верблюда. Вы едете на кладбище. Вы хотите помолиться за умершего. Но не хотите слезать. Вы едете на верблюде. Можно ли произносить такую-то суру из Корана вслух, или только про себя?“ [Смех] Он думал об этом, думал…» У Макушева катились капли пота по лбу.

И ответил: «Можно вслух».

А я сказал: «Нет!» И вдруг все вокруг замолчали. Все, кто раньше что-то спрашивал, стали меня слушать. И я сказал: «Вот я вам объясню, почему нельзя». Напомню: вождь только что сказал перед всеми, что можно. <И я спросил:>

«Имя Аллаха появляется в <неслышном> аяте?»

«Да», — ответил он.

«А разрешено ли произносить имя Аллаха неверно?»

«Нет, ни при каких условиях», — ответил он.

«А когда вы едете на верблюде, то он вас подбрасывает, качает туда-сюда. Голос ваш меняется. Поэтому и нельзя произносить суру вслух».

Это было им интересно, и они сказали: «Хорошо», — и отпустили нас.

Этот эпизод в воспоминаниях Абдуллаева показывает, что советская система, номинально противопоставленная культурной автохтонии, создавала возможности для впечатления исламской «аутентичности». «Я учился у человека, — рассказывал Абдуллаев, — отец которого работал кази еще до советской власти. Средним образованным человеком был, и нас он учил — тогда, вообще, мы не учились грамматике, не было вообще методологии, каждый мулла обучал своих учеников тем же способом, по которому он сам учился. И есть такие учебники, „Хафтияк шариф“, одна седьмая часть Корана, и там в основном суры не длинные, средние и короткие. И вот начинали мы с этих сур, и в принципе, мы изучали не язык — мы не понимали, что читаем, но мы учились правильно произносить, потому что сам мулла, который учил нас, я не думаю, что он знал арабский язык. Но он старался, чтобы мы правильно читали эти суры». Это образование Абдуллаев получал в частном порядке; до тех пор, пока у него были в школе хорошие оценки, можно было продолжать брать частные уроки. «После „Хафтияк шариф“, — рассказывал он, — обычно мы изучали Коран, потом мы изучали персидскую литературу на примере сборников газелей Хафиза[792], „Калилу и Димну“[793] и ряд других классиков. Потом есть такой сборник, который называется „Чахар Китаб“. Это проза великих, так сказать, ученых богословов-поэтов, которые говорили об исламе, об основных принципах в исламе, о религиозных обрядах, вот обычно такие книги. То есть нас учили основам ислама, основам веры, без глубокого знания арабского языка».