Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

В то же время эта мрачная истина резко контрастировала с переменами в отношении к детству за пределами Советского Союза. Только после Второй мировой войны дети стали «символами одновременно и неурядиц военного времени, и послевоенного обновления»[781]. Утверждения историков о том, что детство является «изобретением» модерной эпохи, положили начало целому научному направлению — исследованиям детства, которые смогли показать, что и в Средние века, и в Новое время детство воспринималось как особая фаза жизни, подлежащая опеке[782]. Политика по отношению к детству «постепенно прогрессировала во всем мире после Второй мировой войны, особенно после того, как в 1946 году был создан ЮНИСЕФ, в 1959 году ООН приняла Декларацию прав ребенка, а в 1989 году — Конвенцию о правах ребенка. Этому прогрессу сопутствовал рост мобилизационной активности неправительственных организаций. Начиная с 1970 года они занимались вопросами жестокого обращения с детьми; в 1980‐е годы — вопросами детского труда и, наконец, в 1990‐х годах — проблемой педофилии и кровосмешения»[783]. В целом этот прогресс по отношению к детям как объектам международного мониторинга ознаменовал отход от характерных для середины XX века представлений о детях как «биологическом и политическом будущем национальных сообществ»[784]. Изнуренная Европа рассчитывала на детей в деле формирования однородных национальных государств, но к концу XX века подобные националистические практики, взятые на вооружение коммунистами из стран третьего мира, стали квалифицироваться как насилие над «до-политическими» по своей природе детьми. Переход от понятия «гордость нации» к представлению о невинном «секуляризированном младенце-Христе» был знаком перемен, в результате которых «гуманитаризм, поскольку он дистанцировался от идеи национального государства, ушел с политического поля» в область межчеловеческой солидарности[785]. А поскольку число афганских сирот постоянно увеличивалось, это противоречие между советской и гуманитаристской трактовкой детства приобретало все большую значимость[786].

С увеличением числа детей-сирот возникла потребность в большем количестве молодежных советников — в особенности владеющих языками Афганистана. Упомянутые выше вопросы идентичности оказались особо важны для такой группы советских граждан, отправленных умирать за «большую ошибку», как таджикские переводчики и советники[787]. Афганистан находился недалеко — «за речкой» — от Таджикистана, но за этой речкой уже не было привычной советской жизни[788].

Один из комсомольских советников, работавший в Бадахшане, вспомнил свои первые кабульские впечатления: только через несколько недель после прибытия он сумел избавиться от подозрений, что любой человек в тюрбане или «паколе» (головной убор, прославившийся благодаря Ахмаду Шаху Масуду) хочет его убить[789]. Ему предстояло многому научиться: как объяснил ему его шофер, советскому таджику следовало изменить форму усов: либо отрастить их в форме буквы «n», как это делали халькисты, либо придать им форму «u», как у парчамистов, либо сбрить полностью. Бесформенные усы могли привести к недоразумениям. Затем он вспомнил изумление афганцев, услышавших названия городов советской Средней Азии. «Душанбе… Ташкент», — произносил советник с улыбкой, понимая, что эти названия («Понедельник» и «Место камня» соответственно) прекрасно понятны афганцам. Но когда он назвал экономический центр своей республики, они пришли в ужас: «Ленинабад?!»

Если не принимать во внимание подобные истории, то можно заметить, что афганцы чаще воспринимали переводчиков в качестве «мусульман» или «таджиков», а не «советских граждан». В один из дней 1982 года Рахматулло Абдуллаев, таджикский переводчик, ехал с комсомольским советником Анатолием Макушевым из Джелалабада в Асадабад, чтобы провести встречу с членами ДОМА. «Вдруг появилось несколько душманов»[790]. Моджахеды были вооружены автоматами. Они окружили таджиков и русских. «Потом подошел к нам парень без формы, без автомата, без ничего, без оружия, а три или четыре человека окружали его, его телохранители. Кто он такой, мы не знали. Но было видно, что его уважают»[791]. Убедившись, что они могут общаться через Абдуллаева, лидер группы спросил: «Откуда вы?» Абдуллаев вспоминает, что последовало дальше: