Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Такое отношение к делу может показаться прохладным энтузиасту-либералу, видящему в работе по развитию возможность «изменить ситуацию». Как бы то ни было, очень немногие комсомольские советники горели желанием поехать в Афганистан. «Я был самый обычный человек», — вспоминал Некрасов[770]. Бесконечные переводы с места на место, пока партийный босс не решит «перевести нас всех куда-то еще», мешали воспринимать происходящее как этапы карьеры, а тем более как опыт изменения собственной личности. Комсомольские назначения были эпизодами, когда человек «оказывался» в том или ином месте или «попадал» на ту или иную работу, а не возможностью для личностного роста; один из советников характеризовал коллегу так: «Он был просто нормальным человеком, который оказался в этой системе»[771]. От этого отделялась область «человеческих отношений» и «человеческих», а не карьерных ценностей, где было возможно выражение эмоций и достижение совместных целей, которых не давал комсомол. И это не должно удивлять. Весь смысл организации заключался в том, чтобы превратить эмоционально окрашенную «работу с молодежью» в товар, имевший одинаковую ценность в Кандагаре и в Риге.

И все же советская система непреднамеренно создавала возможности для индивидуальных экспериментов и продуцировала новые идеи о международной работе как способе осуществления этих экспериментов. Например, служба в Афганистане вырабатывала особое отношение к «идеальному детству»: человек одновременно отдалялся и парадоксальным образом приближался к нему. Так, Стручков писал о том, что советскую историю можно понять как борьбу поколения, рожденного после катастрофы, за создание разумного мира для детей[772]. «Нравится или нет, — говорил Стручков, — Советский Союз был системой для работы с молодежью — пионеры, комсомол, партия». В жизни чередовались трудности и «энтузиазм», проявляемый ради мирной жизни следующего поколения. Результатом стало «беспощадное производство пространств, предназначенных для конкретных, предсказуемых и „правильных“ форм социального взаимодействия… мягкого ГУЛАГа», при котором детство вне комсомола считалось ненормальным[773].

Но после того, как эта цель была достигнута при «развитом социализме», подобное нормирование детства (или по крайней мере понимание того, что раз детство нормировано, то им можно научно управлять) стало порождать новые проблемы. «Нормальность» была установлена ценой необходимости определять успех мерками пионерской организации, комсомола и партии. Что они сделали по сравнению с поколением отцов, сражавшихся в Великой Отечественной войне? Первое мирное советское поколение получило то, о чем мечталось десятилетиями, — спокойное детство. Однако это достижение парадоксальным образом заставляло людей «испытывать себя» в «настоящей жизни».

Афганистан предоставлял именно такую возможность. Стручков с радостью взялся за работу: «Если не за великую идею, хотели проверить, что ты значишь»[774]. После слишком нормального детства война представлялась «интересной штукой в жизни», позволявшей испытать свою храбрость. Но, разумеется, по иронии судьбы путешествие, предпринятое для того, чтобы проверить себя «вне» системы, проходило внутри нее — в комсомоле. Таков был один из многих примеров того, как социализм не только ограничивал, но и открывал возможности для самосовершенствования[775]. Оказавшись в Афганистане, советники посвятили себя ни больше ни меньше как профессиональному управлению детством. Некрасов, рассказывая, как он создавал детский летний лагерь на северо-западе Афганистана, замечал, что у многих афганских детей впервые в жизни появились своя кровать, одеяло и подушка. «Кто-то кормит их четыре раза в день, для них это было невероятно»[776]. Хотя советники гордились тем, что забота о детях стала частью их профессиональных обязанностей, память о собственном советском детстве в сочетании с афганской реальностью — детством как хаосом — укрепляла их приверженность государству, которое заботится об эмоциональном состоянии человека. Таким образом, ВЛКСМ не просто представлял возможность заниматься «партийной работой», но и стал для некоторых «организацией, которая привила своим членам глубокую духовность». В пользу комсомола говорило то, что хотя попытки исправлять чужое детство заставляли его членов искать новые индивидуальные формы деятельности за пределами того, что им предписывали, все эти люди оставались глубоко привязанными к самой организации[777].