Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Это рассуждение Сальникова показывает, что произошли большие перемены. И королевство Захир-шаха, и республика Дауда представляли афганское «правительство» как единое целое[1159]. В международных документах этот тезис звучал убедительнее, чем в действительности: рубежи и границы составляли единый фронт, который маскировал пустоты во внутреннем управлении. Государственная погранслужба представляла собой «край» афганского территориального государственного пространства, которое в своих столкновениях с другими государствами выступало как некое единство. Другими словами, как писала Анна-Мари Слотер, «основополагающая предпосылка государственного суверенитета традиционно подразумевала, что члены международного сообщества не имеют права проникать сквозь завесу государственности». И все же не только пакистанские моджахеды и западные НПО проникали сквозь эту завесу; а теперь и советники из СССР, такие как Сальников, подталкивали центральное правительство к созданию аналогичных горизонтальных сетей. Показательное унижение Муслимом афганской погранслужбы, то есть профессиональных стражей афганской государственности, служит тому наглядным примером. Будучи чем-то обратным по отношению к вторжению советских погранвойск, к советскому «внутри» и афганскому «снаружи», Муслим демонстрировал, как негосударственные акторы с попустительства Советов могут разрушать внутренние функции афганского государства. В связи с этим вставал мрачный вопрос: что же будет, если негосударственные акторы — такие, как Муслим или даже Хекматияр — спустятся с гор и двинутся на Кабул, который связывал Афганистан с самим международным порядком?

Кандагарские командировки Киреева и Сальникова подходили к концу. Киреев был обескуражен: «Я уехал из Кандагара с желанием эту систему сломать». Так или иначе, признаки перемен проступали все отчетливее. Советское руководство призывало своих граждан выступать с предложениями о том, как реформировать социализм. «В то время я был очень наивен и поэтому внес несколько радикальных предложений: избавиться от шестой статьи Конституции о ведущей роли Коммунистической партии. Конечно, ответа не последовало»[1160]. Кроме того, все обещания партийных начальников, польстившись на которые Киреев согласился поехать в Афганистан, оказались ложью. Его отправили назад в Костомукшу — город неподалеку от советско-финской границы, построенный для обслуживания крупного горно-обогатительного комбината. «В партийных органах я после командировки не задержался, — писал Киреев, — поработал немного инструктором горкома КПСС, затем ушел в школу учителем, вышел из партии, организовал первую в городе политическую неформальную организацию „Демократическая инициатива“, в общем, окунулся с головой в перестройку»[1161]. Командированный некогда за рубеж с целью расширения там присутствия советской власти, теперь Киреев посвятил себя ее демонтажу на родине.

И все же, как показало возвращение Сальникова, способность советского глобального проекта к самовоспроизводству, к объединению экономики и институций, еще далеко не исчерпала свой гигантский потенциал. Завершив командировку, Сальников покинул Кандагар в пятницу, вылетел обратно в Волгоград на выходных, а в понедельник утром уже сидел за своим столом и составлял отчеты о системе городского центрального отопления[1162]. Предложений полечить посттравматический синдром он не получал, с сожалением заметил Сальников. Возможно, для него афганский опыт был личной трагедией, но над ней стояла логика советского глобального проекта: навязать новый институциональный порядок в совершенно разных географических регионах, переосмыслить значение политики «через призму сложившегося стереотипа» и превратить таких специалистов, как он, в товары партийного потребления, взаимозаменяемые по всему миру, транснациональному по форме и социалистическому по содержанию.

ПОЛНОМАСШТАБНЫЙ АВТОРИТАРИЗМ

В то время, когда Сальников и Киреев вернулись домой, первоначальная попытка советского глобального проекта создать афганское государство, казалось, сходила на нет. Но Афганистан, как Ангола или Эфиопия, мыслился как то место на планете, где революционные преобразования все еще возможны. Более того, превращение постколоний в национальные государства вписывалось в преобладающие представления о международном порядке. И хотя ООН (в особенности ее Генеральная Ассамблея) вовсе не стала служанкой англо-американских замыслов, она превратилась в сотериологическое пристанище для бывших колоний. Поскольку взимание дани, империи, зоны опеки, протектораты и тому подобные явления стали историческими реликтами, распространение национального государства представлялось единственным возможным исходом деколонизации.