Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Эти слова оказались пророческими. Идея экономического развития Афганистана не оправдала себя. Для многих американцев крах войны во Вьетнаме развеял надежды на то, что с помощью открытых социальными науками истин можно приручить бывшие колонии. Время «модернизации» закончилось, настало время таких понятий, как «связи», «разрядка» и «доверие». Вашингтон делал главную ставку на Исламабад. Президент Никсон в 1970 году заявил: «Никто из хозяев Белого дома не относился так дружественно к Пакистану, как я»[535]. Но еще до прихода Никсона к власти расходы Америки на помощь Афганистану сократилась в процентном отношении к ВВП вдвое по сравнению с 1962 годом. Государственный департамент планировал закрыть посольство в Кабуле[536]. По мере того как Ostpolitik способствовала улучшению отношений Востока и Запада, ФРГ все меньше вмешивалась в сложные вопросы, касающиеся отдаленных стран третьего мира. В то же время советские советники неослабно осуществляли свои проекты в Афганистане.

Исламабад продолжал воспринимать Афганистан как потенциальную угрозу. Оазисы развития в долине реки Гильменд, в северных провинциях и в Пактии при ближайшем рассмотрении, возможно, оказывались миражами, однако в глазах пакистанских элит они составляли проблему. Настойчивое выдвижение Кабулом идеи «Пуштунистана» изменило отношение к линии Дюранда, а после того, как в результате Индо-пакистанской войны 1971 года Пакистан раскололся надвое, Исламабад стал считать установление лояльного себе режима в Кабуле важнейшим вопросом национальной безопасности. Но в мире, определяемом понятиями о территориальном суверенитете, добиться этой цели казалось невозможно. По иронии судьбы потребовалось вторжение Советского Союза — государства, представлявшего собой квинтэссенцию территориальной политики, — чтобы Пакистан смог преодолеть налагавшиеся суверенитетом препятствия. По мере того как после советского вторжения миллионы беженцев переходили на пакистанскую территорию, все большую роль начинали играть международные НПО — сначала в Пакистане, где оседали беженцы, а затем — поскольку страдания не знали границ — и в самом Афганистане. Эпоха развития закончилась, наступила новая эра. Утопии и дистопии, порожденные многочисленными интерпретациями линий, прочерченных на картах, собирались превратить пространство, именовавшееся «Пуштунистаном», в экспериментальную площадку, на которой будут взаимодействовать новые глобальные проекты, несущие ужасающие последствия тем, кто оказался между ними.

Глава третья. «ГОСУДАРСТВА ИСКЛЮЧЕНИЯ», «ГОСУДАРСТВА ГУМАННОСТИ»

Такие категории, как «класс» или «идеология», оказывались столь могущественными в предшествующие годы оттого, что воплощали в себе «будущее» — как политический вопрос или как обозначение цели борьбы за осмысленную жизнь. Задаваясь вопросом о будущем, можно критически осмыслить настоящее, необязательно как промежуточный временной отрезок между прошлым и будущим, но именно как некое уязвимое место, как опасно ускользающую точку входа, через которую может просочиться совершенно другой временной опыт.

Ашиль Мбембе[537]

Циклоны, голод, беженцы; технотронные времена, «футуршок» (шок будущего), «демографические бомбы»; «дуги кризиса», «последние утопии», эпохи переломов: неудивительно, что «история 1970‐х годов в целом обычно рассматривается как катастрофа или даже как нервный срыв»[538]. Ни один регион на Земле не соответствует этой характеристике лучше, чем Афганистан. В те годы к западу от него произошла неожиданная и стремительная катастрофа: крах иранской нефтяной диктатуры. На востоке гражданская война и иностранная интервенция раскололи надвое Пакистан. В самом Афганистане голод порождал перевороты, а те, в свою очередь, влекли за собой новые перевороты, гражданские войны и инспирированные из‐за рубежа революции. Обнадеживающе прямолинейные идеи национального государства оборачивались своей противоположностью: межэтническими конфликтами, хилиастским шиитским милленаризмом или доктриной беспощадной классовой борьбы. «Шизофренические идентичности», «шизоидная экономика», «шизогенные нации» — таковы ключевые слова той эпохи; на повестке дня развитие явно не стояло.