Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Пакистан в действительности далеко не являлся «воплощением самоопределения» победившего ислама; более того, ему, как проявлению «географического беспорядка», угрожал скорый конец. Угроза уничтожения извне усиливала угрозу расчленения изнутри. После того как первоначально назначенный Бхутто губернатор Белуджистана потерял доверие коалиции ПНП, весной 1972 года Бхутто раздал посты белуджийским активистам: Мир Гхаус Бахш Бизенджо стал губернатором, а Атаулла Менгал — главным министром этой провинции. Бхутто подчеркнул, что оба заслужили «благоволение президента» своим «стремлением к национальному единству»[550]. Однако летом 1972 года пакистанские СМИ сообщили о встрече белуджских и пуштунских сепаратистов в Лондоне. Осенью того же года Бизенджо запустил программу этноадминистративной индигенизации, в результате которой государственные служащие небелуджских национальностей были «репатриированы» и заменены белуджами. Один из белуджских коммунистов так объяснил происходящее восточногерманским дипломатам: Пакистан — это диктатура пенджабцев, оккупировавших земли белуджей[551]. Но «если белуджам и пуштунам были бы обеспечены равные права, как в Афганистане, и с господством пенджабцев было бы покончено, то исчез бы смысл пребывания Пенджаба в составе пакистанского государства, а левые в Пенджабе потребовали бы объединения с Индией»[552].

Такая внутренняя политика угрожала «совместному военному владению пенджабцев и пуштунов», лежавшему в основе пакистанского государства[553]. Как подчеркивал Ю. В. Ганковский, пакистанская армия предложила пенджабским и пуштунским «янычарам» возможность войти в число землевладельцев и сохранить привилегии кастовых групп, от которых отказались избиратели ПНП[554]. Шведский журналист левых взглядов Ян Мюрдаль показал, что армейская элита не сомневалась в том, что «проблему <Пуштунистана> можно решить с помощью танков и самолетов через завоевание Афганистана: аннексию Афганистана и Пуштунистана и постоянную оккупацию страны»[555].

Разумеется, Пакистан был не просто этнической диктатурой, и целью подавления пуштунского национализма являлось не подчинение Кабула, а сдерживание Дели. Чтобы победить в долгосрочном конфликте с Индией, Пакистану надо было по крайней мере не отставать, если не опережать ее в военных расходах. Но это была проблема величины абсолютной, а не соотносительной с доходами: только в 2013 году Пакистан достиг ВВП Индии 1980 года[556]. Кроме того, после сокрушительного поражения 1971 года стало ясно, что война на два фронта — против опиравшегося на Советский Союз Афганистана и против Индии — приведет к катастрофе. Контроль над суверенитетом пуштунов и белуджей был единственным способом компенсировать военную слабость. «Несмотря на все… союзы с Америкой», — пояснял советский дипломат Владимир Басов, — фундаментальные интересы Исламабада заключались в том, чтобы «Афганистан оказался сферой большого жизненного пространства самого Пакистана, чтобы это усиливало его в противоборстве, если надо, с Индией. Это так называемая тыловая база»[557].

Произошедший в феврале 1973 года инцидент заставил Исламабад довести эту позицию до логического завершения. Вечером 9 февраля полицейские в столице взяли штурмом иракское посольство, где обнаружили советское оружие, а также деньги, якобы предназначенные для белуджских мятежников. Бхутто отправил в отставку Бизенджо и Менгала, и пакистанская армия ввела в Белуджистан более 80 тысяч солдат[558]. Однако белуджийские партизаны, растворившиеся среди местных жителей, оказывали серьезное сопротивление правительственным войскам. К лету 1974 года партизаны перерезали магистральные автодороги и железную дорогу в Пенджаб, блокировав экспорт угля, и похитили пенджабских нефтяников в районе Марри. «Мы знали, — размышлял один бывший командующий армией, — что надо действовать очень решительно, иначе мы просто не смогли бы взять ситуацию под контроль». Вскоре американские вертолеты «Чинук» появились в больших количествах над ущельями и скалами, что позволило армии значительно продвинуться и вести снайперский огонь по белуджским боевикам[559]. Шах Ирана поставил 30 американских вертолетов «Хью Кобра», управляемых иранскими пилотами и вооруженных скорострельными (до 750 выстрелов в минуту) пулеметами[560].