Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

И все же, если основной проблемой оставался суверенный статус бывшего колониального фронтира, то линия Дюранда не определяла всей стратегической логики происходившего в регионе. Афганский суверенитет, возникший когда-то как странная флуктуация в истории непомерно разросшейся Британской империи, теперь представлял собой фундаментальную угрозу для Пакистана. Пакистану нужно было воплотить стремление пуштунов к самоопределению, повсеместно поддерживаемое в XX веке левыми силами, в такие формы, чтобы оно не привело к созданию полноценного национального государства третьего мира. Исторически пакистанская армия справлялась с этой задачей тем, что ассимилировала или истребляла местных пуштунов, но уникальное наложение послевоенных норм суверенитета на границы, оставшиеся от колониального периода, сделало Афганистан совершенно особым объектом международного права. Линия Дюранда была «просто линией», но поскольку «возможность фактических (не только внутренних) пограничных и промежуточных зон была исключена из государствоцентричного понимания территории», у Исламабада не оставалось возможности нейтрализовать афганское государство как движущую силу самоопределения пуштунов[561]. Ирония заключалась в том, что афганское государство вовсе не было инструментом продвижения пуштунского господства, хотя об этом твердила мусахибанская элита и мечтали афганские коммунисты. Однако благодаря навязчивым попыткам подороже продать идею самоопределения колониальные метафоры смешивались с послевоенными ожиданиями национальной государственности и с пакистанским стратегическим мышлением, обретая собственную жизнь.

Бхутто нужно было найти способ превратить суверенитет из узды, сдерживавшей Пакистан, в тормоз для Советского Союза. Пакистанские дипломаты были уверены, что истинной целью Москвы являлось расширение СССР до Персидского залива, и «кратчайший путь», как они уверяли, лежал «через Пакистан»[562]. Указывая на неизбежность войны с Индией и Советским Союзом, они считали, что Афганистан и Пакистан фактически находились «в одной лодке». Бывший министр внутренних дел Насрулла Бабар уточнял: «Угроза с севера (со стороны СССР) направлена сегодня на Афганистан, а завтра на Пакистан. Угроза с юга (со стороны Индии), направлена сегодня на Пакистан, а завтра на Афганистан. Мы видим, что после 1971 года индийские стратеги рассматривают Пакистан и Афганистан в одном ряду, как свою ближайшую цель»[563]. С этой точки зрения для Пакистана имело больше смысла воевать в союзе с Афганистаном, чем против него. На практике это могло означать одно из двух: либо заменить Дауда своим марионеточным правительством и заставить его отбросить идею «Пуштунистана», либо заставить Дауда признать линию Дюранда. Размышляя о смене афганского режима, Пакистан все еще руководствовался предпосылкой государственного суверенитета как общей рамкой для политических решений. Смысл переворота заключался не в том, чтобы уничтожить или захватить Афганистан, а в том, чтобы устранить редкий казус межвоенной афганской деколонизации, поместив Афганистан в ряд гораздо менее привилегированных постколониальных национальных государств.

Однако внутриполитические события не дали осуществиться планам Бхутто. 8 февраля 1975 года террористы убили видного функционера ПНП в СЗПП. Через два дня после этого события Бхутто запретил Национальной партии Авами заниматься политической деятельностью и учредил так называемый Хайдарабадский трибунал для расследования ирредентистской деятельности НПА. Этот суд мобилизовал внутреннюю оппозицию против ПНП. Одновременно Дауд поставил условием для переговоров о «Пуштунистане» легализацию НПА и освобождение ее руководства[564]. Исламабаду была нужна новая стратегия. Летом 1975 года пакистанский Директорат межведомственной разведки (ISI/ИСИ) вооружил исламистских повстанцев из долины Панджшир, и те попытались произвести переворот в афганском государстве. Эта попытка имела обратный эффект, поскольку в результате противостояния со стороны афганской армии борьба зашла в тупик, а советские дипломаты усилили давление на Пакистан, чтобы тот уступил территорию Афганистану. Когда Исламабад отказался, советский посол зловеще провозгласил: «Теперь одному богу известно, что произойдет» и указал, что ни одно государство не может «добровольно согласиться на то, чтобы его собственный народ был разделен надвое»[565].