Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Визит Дауда в Москву в апреле 1977 года выявил растущую пропасть между двумя режимами. Встревоженная подозрениями Дауда по отношению к НДПА, Москва призвала расколотую партию к объединению. Хотя между «Парчамом» и «Хальком» сохранялись глубокие разногласия, было лучше противостоять Дауду единым фронтом. Однако Москва чувствовала, что время на ее стороне. «В мидовских кабинетах, когда речь заходила об Афганистане, — вспоминал один бывший разведчик, — любили проводить параллель с Финляндией: тоже нейтральное дружеское государство с предсказуемой политикой»[572].

События, произошедшие вечером 17 апреля 1978 года, разрушили эту иллюзию. В этот день видный деятель НДПА Мир Акбар Хайбар принял члена ЦК партии Абд аль-Кадуса Гурбанди в своем доме в «микрорайоне» — жилом районе советской застройки в восточной части Кабула. Гурбанди, по-видимому, убедил Хайбара поехать к нему на обед в его собственный дом в западной части Кабула[573]. Однако на следующий день прохожие обнаружили тело Хайбара на улице, где-то между его домом и домом Гурбанди[574]. Возмущенные руководители НДПА организовали крупную демонстрацию протеста во время похорон Хайбара. Правительственные войска не стали открывать по толпе огонь, но арестовали главу «Парчама» Бабрака Кармаля. Казалось, что левые силы рассеяны.

Однако в четверг 27 апреля, во второй половине дня, совещание министров в президентском дворце прервал обстрел[575]. Здание обстреляли советские истребители Су-7Б, самолеты МиГ-21 и боевые вертолеты. Это афганские военно-воздушные силы, следуя указаниям заместителя руководителя «Халька» Хафизуллы Амина, начали переворот[576]. К вечеру танки окружили здание «Радио Кабула». На рассвете 28 апреля солдаты захватили Дауда в зале для приемов, выпустили множество пуль в него и в членов его семьи, а затем бросили тела в братскую могилу за пределами Кабула[577].

Этот переворот, получивший название «Апрельская революция», отдал Афганистан в руки целой мафии оголтелых революционеров. К тому времени репутация НДПА была подмочена попытками проведения аграрной реформы, антирелигиозной пропагандой и стремлением к эмансипации женщин[578]. Примечательно и то, что эта партия вполне серьезно относилась к идее пуштунского государства. В апреле 1978 года половина ЦК НДПА состояла из пуштунов, а к октябрю их доля доходила уже до трех четвертей[579]. Генеральный секретарь Нур Мохаммад Тараки назначил в северные провинции губернаторов-пуштунов и восстановил ненавистную многим доплату в размере 15 % за пуштунский язык[580]. Аудитории Кабульского университета заполнили кубинцы; вскоре в университете уже читалось больше курсов на испанском, чем на узбекском или туркменском языках[581]. НДПА отказывалась обеспечивать студентов учебниками и проводить занятия на узбекском или туркменском, так что многие опасались геноцида[582].

И эти опасения подтвердились: НДПА обрушила волну репрессий на старую афганскую элиту и образованное общество в целом. Менее чем за полтора года пребывания «Халька» у власти были убиты десятки тысяч людей, причем наиболее пострадавшими оказались госслужащие, интеллигенция и национально-религиозные меньшинства. «Хальк» начал расправу с нескольких близких к Дауду генералов, а также с бывших премьер-министров Мохаммада Мусы Шафика и Нур Ахмада Эттемади[583]. Затем последовали исламисты, заключенные в тюрьму Даудом. А после исламской революции в Иране НДПА менее чем за год уничтожила 7000 шиитов-хазарейцев[584]. В то же время Амин заверял советских дипломатов, что «все планы и программы должны быть строго научны и реалистичны»[585].

Когда в декабре 1978 года Тараки и Амин прибыли в Москву для подписания Договора о советско-афганской дружбе, признаки фундаментального расхождения между двумя странами были уже налицо. Когда дуумвират вышел из самолета в московском аэропорту Внуково, Брежнев пригласил их поехать в центр Москвы вместе с ним в сопровождении Станислава Гаврилова — советника афганского отдела МИД, владевшего персидскими языками; он должен был выступить в роли переводчика. Гаврилов перевел сказанное Брежневым на дари, но Тараки сделал вид, что не понял[586]. На следующий день, за несколько минут до того, как начались переговоры, Тараки объявил: «Мы, члены приехавшей в дружественный Советский Союз делегации, — афганцы, а точнее сказать — пуштуны. И поэтому мы хотели бы, чтобы под сводами этого замечательного зала звучала пуштунская речь». Афганский военный, единственный из присутствовавших, кто говорил по-русски и на пушту, стал переводить, путаясь в политических и юридических терминах. После этого советский МИД обратился к Владимиру Козину — единственному в министерстве знатоку пушту, с просьбой выступить переводчиком. Что же за этим стояло?