Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

«Врачи без границ» занимали прямо противоположную позицию. Революция так и не состоялась — несмотря на выступления рабочих или парижских студентов. Временное увлечение европейцев разнузданным насилием маоизма свидетельствовало лишь о трудно умирающей вере в способность левых прийти к социализму посредством деятельности профсоюзов и партий или с помощью политики как таковой. После множества разочарований, в условиях отсутствия политической критики капитализма, левые поставили на место политики мораль. Действительными полюсами в мире были для них не Вашингтон и Москва, а Пиночет — или Пол Пот — и их жертвы. Неудача революционных выступлений на итальянских заводах и в гвинейских бокситовых рудниках вынудила СССР и режимы Восточного блока удвоить ставку на национальное государство. Европейские левые, напротив, увидели в несостоявшейся революции знак того, что пора полностью отказаться от мерок национального государства.

Эти разногласия в оценке национального государства третьего мира поначалу не имели большого значения. Многие из мест, в которых начинали свою деятельность гуманитарные организации, — Восточный Пакистан или Никарагуа — были жертвами стихийных бедствий, где ни политика местных режимов, ни их некомпетентность не опровергали точку зрения левых на СССР как на необходимое зло[610]. Гуманитарный подход позволял избегать споров между «НАТОполисом» и социализмом[611]. Но по мере того, как «Врачи без границ» и другие подобные организации собирали свои «свидетельства», возникала все большая напряженность[612]. Все чаще и чаще жестокости совершались во имя социализма, что стало особенно заметно во время кризиса, связанного с вьетнамскими беженцами, которых называли «людьми в лодках». Они бежали от коммунизма на обычных шлюпках, а соседние страны по большей части отказывались их принимать. Проблема вызвала особенное возмущение в постколониальной Франции, где группа французских интеллектуалов начала кампанию по созданию плавучего лагеря беженцев в международных водах. Движение «Лодка для Вьетнама» помогло французам преодолеть глубокие политические разногласия[613].

Но когда к этому движению присоединился Бернар Кушнер, «Врачи без границ» вдруг раскололись[614]. Соучредитель организации Ксавье Эммануэлли (также бывший коммунист) и ветераны Индокитая скептически отнеслись к планам Кушнера устроить плавучий лагерь беженцев в акватории размером с Индию. Эммануэли написал критическую статью, назвав «Лодку для Вьетнама» «Лодкой для Сен-Жермен-де-Пре»: с его точки зрения, этот нереалистичный проект был рассчитан больше на завоевание симпатий респектабельных парижан, чем на помощь беженцам[615]. «Если эта лодка есть только искра и идея, — писал он, — то да здравствует эта воображаемая лодка, которая должна пересечь океаны нашей вины, чтобы откликнуться на стенания обездоленных во всех странах, где люди страдают от гнета… Но все это не делает <лодку> функциональной или исправной. Пусть она останется символом нашего „конца века“… издевательски утлая лодка, которая никогда никуда не приплывет». На следующем заседании правления Кушнер объявил, что организация «Врачи без границ» уничтожена «бюрократами от благотворительности», и подал в отставку[616].

История с вьетнамцами ослабила «Врачей без границ», но раскол между ними и созданной Кушнером новой организацией «Врачи мира» (Médecins du Monde — MDM) имел и другое значение: он указывал на возникновение антитоталитарного консенсуса. Рони Броман охарактеризовал парижские споры по поводу «людей в лодках» как «кульминацию поворота марксистов-леваков к антитоталитаризму, к осуждению государственного марксизма»[617]. При этом он прямо заявлял, что «права человека здесь ни при чем; речь шла, скорее, о праве на жизнь для вьетнамцев». Это замечание указывает, что произошедшее было в гораздо большей степени знаком отхода от марксизма, а не поворота к «правам человека». Когда на полках парижских книжных магазинов к Раймону Арону и Франсуа Фюре присоседились тома Солженицына и «новых философов», таких как Андре Глюксманн и Бернар-Анри Леви, советская романтика была решительно повержена, хотя едва ли можно сказать, что ее заменили какие-то программные альтернативы.