Гуманитарный бум

— А я спокойна, я совершенно… — Алена затряслась от беззвучных слез. — Он ей Тургенева… ей…

— Вот и пускай, — сказала Фрося.

— Да, пускай, — повторила Алена, не понимая, с чем она соглашается.

VI

В той дружбе, которая возникла между Аленой и Фросей, Алене принадлежала главная роль, и она словно нарочно испытывала, где кончается граница покорности Фроси. К ее удивлению, эта граница отодвигалась все дальше и дальше: терпение Фроси, ее покладистость и бескорыстное желание помочь были поистине беспредельными. Она служила Алене как паж. Валяясь на диване, Алена просила подать теплый плед — Фрося подавала, просила принести и подложить под ноги подушку — подкладывала. Перед экзаменом Алена засадила Фросю писать шпаргалки, и результат превзошел все ожидания: переписанные бисерным почерком (без лупы не прочтешь!), Фросины шпаргалки были произведением искусства. «Мать, ты второй князь Мышкин!» — воскликнула Алена, и Фрося неожиданно ответила ей в тон цитатой: «Смиренный игумен Пафнутий руку приложил».

Знакомя Фросю с капитанами, Алена рассчитывала позабавить своих друзей, не более, но, к ее удивлению, они восприняли Фросю всерьез, и Алена ощутила несколько уколов ревности. Она стала приглядываться к Фросе и изучать ее, как изучают соперниц. В самом деле, многие суждения Фроси были на редкость точны и умны, и, убедившись в этом на собственном опыте, Алена перестала ревновать к ней тех, чьи мнения доносились со стороны. Фрося работала в библиотеке и поэтому много читала, прекрасно разбиралась в музыке и знала о таких вещах, о которых Алена и слыхом не слыхала. Например, о теории стресса Ганса Селье, считающего, что запасы жизненной энергии в человеке ограниченны и перерасход ее ведет к различным нарушениям в организме и даже — к смерти. С этих пор Алена стала особенно беречь свою жизненную энергию, а на Фросю смотреть как на существо необыкновенное, странное и нездешнее. Однажды Фрося рассказала ей, что долгое время не могла ничего есть — любая пища вызывала отвращение, и Алене почудился в этом глубокий смысл. Она всем говорила: «Представляете, не могла есть! Ей казалось, что все отравлено ядом!» Постепенно их роли переменились, и Алена сама стала восхищаться Фросей. Она рассказывала о ней знакомым тихим и чуть отстраненным голосом, словно намекая на что-то таинственное и нездешнее: «Это такая девочка! Такая девочка!» Она больше не завидовала Фросе — завидовать было смешно. Фрося обезоруживала своей добротой и кротостью. Сама Алена была не слишком чистоплотна, и Фрося, не умевшая сидеть сложа руки, часто подметала у нее, вытирала пыль и всячески следила за чистотой. «Она святая», — умильно произносила Алена, и хроменькая Фрося заслонила собою всех. Ни на шаг не отпуская подругу, Алена целыми днями гуляла с ней по лесу, качалась в гамаке и сидела на лавочке. Однажды она заговорила о Лизе.

— Как ты считаешь, она нарочно? — спросила Алена, избегая называть имя Лизы и лишь значительным выражением лица и поднятых бровей подчеркивая, что имеет в виду ее. — Нарочно старалась обратить на себя его внимание? — она давала понять, что он — это Никита.

Фрося каблуком выдавливала в земле ямку.

— Не надо о них.

— Ты ставишь их вместе? По-твоему, у них возможен роман? А знаешь, я бы этого хотела.

— Я знаю, — сказала Фрося.

Алена оттолкнулась ногами и стала раскачиваться в гамаке.

— Если Лиза это сделала нарочно, пусть обожжет крылышки. Терпеть не могу, когда твоя же подруга старается увести у тебя парня. Я бы так не поступила, — Алена ставила себя на место Лизы там, где сама же приписывала ей недостатки, которые могли бы оттенить ее собственные достоинства.

Фрося молчала, прислушиваясь к скрипу гамака.

— Ты не согласна? — спросила Алена.

— По-моему, не надо желать другому того, чего не желаешь себе.

— Где ты это прочла? — Алена затормозила ногами.

— В одной книжке.

— Знаешь, эти книжки… В них никогда не опишешь всего, что случается с человеком, — решительно произнесла Алена и стала снова раскачиваться в гамаке.

Из-за угла дома к ним вышел Лева Борисоглебский, державший на руках пригревшуюся Жульку.

— Привыкла ко мне, шельма. Не рычит больше, — сказал он, целуя собаку в морду: брезгливый по отношению к чужим людям, он был абсолютно лишен брезгливости к животным.

— Жулька ко всем привыкает. Ее однажды хотели украсть, а она даже не залаяла, — сказала Алена.

Лева опустился на складной стульчик Митрофана Гавриловича.

— А где старик? Мы с ним вчера недоговорили о Литвинове и Лиге наций.

— Дед на собрании дачного кооператива. А чем занимаются мальчики? Им не скучно?

Лева выпустил Жульку.

— Мика Марье Антоновне грядки вскапывает, совсем умаялся, бедняга…

— А Никита? — интонацией голоса Алена как бы убеждала Леву не отделять этот вопрос от предыдущего.

— Сидит один на балконе. Думает.

— Это на него Тургенев подействовал. Мрачный писатель, — Алена взглядом добавила что-то к сказанному. — Никогда не стала бы читать.

— А многим нравится, — Лева едва заметно улыбнулся, показывая, что понял смысл ее слов.