Гуманитарный бум

…Все утро они пробродили по центру летней Москвы, купили на рынке плетеную корзиночку свежей клубники, вымыли ее в струе фонтана и съели прямо на лавочке, в тени зеленых и пыльных акаций, куда ветром доносило мелкие брызги воды, детские голоса, запахи шашлыков и армянской кухни из маленького ресторанчика неподалеку. Заглянув в музыкальный магазин, они стали рыться в старых нотах, и Никита с устрашающей таперской гримасой наигрывал на рояле (в детстве он учился музыке) жестокие романсы из репертуара дореволюционных звезд. Их приняли за хулиганов и в скором времени выпроводили. Они, обнявшись, двинулись по улицам и остановились возле музея Чехова, напротив которого стояла стилизованная тумба с афишами прошлого века, прочли все надписи и объявления. Никита показал на шпиль и островерхие зубцы высотного дома: «Я здесь живу. Зайдем?» Но Лиза вспомнила, что недавно открылась новая ветка метро, и они помчались ее осматривать, разыгрывая из себя иностранцев, знакомящихся с историей Московского метрополитена: Никита изумленно разевал рот, задирал кверху голову и ронял воображаемую шляпу. В вестибюле метро было жарко, но стоило спуститься по эскалатору вниз, и сразу повеяло прохладой от мрамора, всюду сохранялся запах только что законченной стройки, и было ощущение пустоты и незаполненности пространства. Они проехали по всем станциям — подземным и открытым, а затем вернулись к тумбе с афишами. «Устала. Зайдем к тебе», — сказала Лиза. В магазинах был обеденный перерыв, и работал только овощной. Они накупили яблок, капусты, огурцов, фруктовых соков в бутылках и со всем этим завалились к нему в пустую квартиру и устроили вегетарьянский буддийский пир. Лиза отламывала свежую булку и запивала апельсиновым соком, а Никита заваривал на спиртовке кофе.

Тренькнул телефон, накрытый диванной подушкой.

— Возьми трубку, — сказал Никита, но Лиза лишь беспомощно развела руками, показывая, что у нее набит рот.

Следя за спиртовкой, Никита прижал трубку плечом к уху.

— Алло!

Затем он долго слушал, что говорилось по телефону.

— Кофе! — вскричала Лиза, убирая с огня кофеварку с поднявшейся шапкой пены.

— Это был твой отец, — сказал Никита, положив трубку и снова накрыв ее подушкой.

— Зачем он сюда звонил?

— Зачем звонят в таких случаях! Чтобы спасти, уберечь, вырвать из злодейских рук!

— Почему же он не позвал меня к телефону?

— Вероятно, ему было легче говорить со мной…

— А что он сказал?

— Лучше не пересказывать.

— Это ужасно. Только что было так хорошо, и вдруг… — Лиза положила надломанную булку и поставила бутылку с соком, словно теперь все это утратило вкус и запах.

— Я замурую этот телефон в стену! Успокойся, — он хотел поправить ей прядку, но Лиза отдернула голову.

— Что он обо мне теперь думает! Его Лиза в чужой квартире!

— Хватит быть «его Лизой»!

— Разве я не должна любить отца! Я и так ловлю себя на том, что почти забыла о нем! Я три дня не была в больнице!

— Раз ты ловишь себя на том, что забыла, значит, ты еще не забыла.

— Как ты холодно это сказал!

— Мне жалко, что ты себя мучишь. Вот и сейчас: позвонил он, и ты уже сама не своя. Почему ты почти не вспоминаешь о матери? Неужели он тебе настолько ближе?

— Не вспоминаю о матери?! — Лиза вздрогнула.

— Ты мне ничего о ней не рассказывала… Ни разу.

— Просто я знаю все со слов отца, а он оберегает меня. Вообще он скрытный и не любит этой темы. Я только знаю, что они не ладили. По рассказам близких, мама была совсем другим человеком, но она рано умерла, и я ее почти не помню. Иногда пытаюсь произнести: «Мама… мама», а в груди словно сухая корка. Я ведь всю жизнь возле отца… Однажды весной соседские мальчишки пригласили меня на ту сторону водохранилища. Лед уже трескался, и мы перебирались по льдинам. У меня сердце падало от страха, когда льдины наклонялись и уходили под воду, но в то же время было удивительно хорошо от мысли, что я свободна, что надо мной нет никакой опеки, что я могу даже утонуть и никто меня не спасет. Но случайно я оглянулась и увидела отца. Он стоял за деревьями и готов был в любую минуту броситься меня спасать. Значит, случиться ничего не могло… Вот… и тебя замучила своими рассказами? Расскажи теперь ты что-нибудь, — Лиза отломила кусок булки и стала запивать ее соком. — К примеру, каким ты был в школе? В тебя влюблялись одноклассницы?

— Чисто женский вопрос! Ты же знаешь эти школьные романы!

— Я тебя ужасно ревную.

— К кому?

— Ну… — Лиза сделала неопределенный жест, — к воздуху.

Он рассмеялся.

— Давай пить кофе.

Они разлили кофе по чашечкам.

— Я уже совсем не думаю об отце, то есть вот сейчас впервые подумала, а до этого — совсем нет.

— Молодчина. В награду клади себе сахар.

— А в школе я была страшно дисциплинированной и выполняла массу общественной работы. Меня даже посылали в «Артек», а однажды я с цветами поднималась на Мавзолей и получила большую коробку конфет. У меня было школьное прозвище — наш Борщик.

— Как ты сказала?

— Борщик, от слова «борщ».

— Я готов прослезиться… Это так тебе идет!

— Ну, прослезись, — улыбнувшись ему, Лиза на секунду задумалась.