Гусси. Защитница с огненной скрипкой

Я прижала ладони к ушам и постаралась не обращать внимания, но не тут-то было. Что-то такое было в этой мелодии, памятное с давних времён: так иногда невнятная фраза, сказанная незнакомцем, кажется вам знакомой и почему-то днями не идёт у вас из головы. А она выводила эту песенку снова и снова, уткнувшись в книгу – «Сборник костяных напевов» святой Бартелингвы. Это было руководство о том, как превратить человеческие кости в музыкальные инструменты, например бедренную кость во флейту, ребра – в ксилофон, или что можно сделать с мелкими косточками запястья. По мне, так эту книгу следовало запретить заодно со всеми её советами. И наконец я не выдержала.

– Тебе не надоело? – выпалила я.

– Нисколько. – И она принялась насвистывать.

Я вскочила с места, подошла к ней, вырвала книгу из рук и захлопнула как можно громче.

Ангелина ошалело смотрела на меня снизу вверх. Чашка с чаем подрагивала у неё в руках.

– Знаешь, если что-то тебе непривычно, это не обязательно должно быть плохо, – сказала она.

– Это ты о чём?

– Костяные флейты, – ответила она. – Это прекрасная практика, правда. Люди получают музыку от мёртвых. Они воздают им честь, превращая усопших в сосуды для музыки. Они наполняют их кости своим дыханием, прославляя их. Что тут может быть плохого?

Я могла лишь молча прожигать её взглядом, и она не опускала глаза. Вообще-то в словах Ангелины была своя логика, и я это понимала. Я была неправа, чёрт возьми, но не собиралась это признавать.

– И что это была за глупая песня? – осведомилась я.

– Какая песня?

– Та, которую ты бубнила без передышки битый час, – ответила я. – Она меня чуть с ума не свела.

– А, да так. – Она пожала плечами. – Просто сложилась пара нот.

– Как это она могла сложиться? – возразила я. – Я же её знаю. Я миллион раз её слышала.

– Хм, – сказала Ангелина. – Интересно.

– Это не интересно, это бесит. Я даже не могу вспомнить, где слышала её раньше.

– Ну, может, тебе легче будет вспомнить, если напоёшь её сама, – предложила она.

И снова это была хорошая идея. И снова она меня разозлила.

– Я не пою, – отрезала я. – У меня голос как у старой жабы. Койоты и то лают лучше.

– Я уверена, что ты слишком строго себя судишь, – заявила она. – Но раз уж тебя так раздражает собственный голос, ты ведь можешь сыграть на скрипке?

– Ну да, пожалуй, могу.

– Я очень хочу послушать, – сказала Ангелина.

Сверчок тут же насторожился. Я взяла скрипку и попробовала подобрать мелодию. Как я уже сказала, она была простенькая, часто повторялась и к тому же казалась мне такой знакомой, что уже звучала внутри, оживая где-то в крови. Ангелина пением стала добавлять импровизации в основную тему и усиливать её повторами. Я и сама не заметила, как стала вторить ей. Как будто я угадывала, что она собирается сделать в следующую секунду: музыка объединила нас так, как я никогда прежде не считала возможным.

– Вот, – прошептала Ангелина, улыбаясь и не открывая глаз, – теперь всё верно.

Когда пришло время меняться партиями, это оказалось так просто, как будто мои пальцы сами знали, как надо играть, как будто песня всегда жила в окружавшем нас воздухе и лишь ждала, чтобы её облекли в звуки.

Никогда в жизни мне не удавалось ничего подобного. Я не писала песен и даже не участвовала в их сочинении. Мне не доводилось создавать самой нечто такое, что потом могло считаться моим.

– Нашим, – сказала Ангелина.

– Да, – кивнула я. – Нашим.

– Хочешь сыграть ещё раз?

– Ужасно хочу.

И мы начали ещё раз, теперь уже вполне уверенно – каждая знала свою партию. Ангелина по-прежнему совершенствовала её, добавляя новые вариации то в одном месте, то в другом. Я догадалась, что она импровизирует, оживляя и украшая то, что делаю я. Я попробовала повторять за нею и тоже добавила несколько нот. Ангелина тут же подхватила их, какие-то ускорила, какие-то растянула. Так мы творили вместе, создавая нечто новое, чувствуя друг друга так тесно, словно читали мысли.

А потом случилось и вовсе невероятное. Я до сих пор не знаю, как это объяснить. Мир вокруг словно затопила тьма, как будто больше не было крыши над головой, а вместо неё распахнулось ночное небо и звёзды на нём опустились нам навстречу: ни дать ни взять волшебные плоды великого ночного древа. Они оказались совсем близко, и я могла бы сорвать и надкусить любой из них, чтобы заключённое внутри сияние полилось наружу, словно спелый сок, заполняя собою мир. Правда-правда. Я почти чувствовала пряный вкус звёздного света на языке, и жгучая сладость музыки стекала мне в горло.