Гусси. Защитница с огненной скрипкой

Я прижала к себе изломанную скрипку и пошла с ними, но понимала, что этого недостаточно. Я знала, что обязана участвовать, что мой голос очень важен. Но я слишком презирала свой голос, я не умела и не любила петь. Я терпеть не могла, какой он хриплый и как перевирает ноты. Мне делалось тошно при одной мысли о собственном пении. Но сейчас было не до личных предпочтений или стыдливости. Я обязана выразить свои мысли, и я обязана участвовать в гимне, как только смогу. Все наши жизни – да, и даже жизни моих друзей – зависели от этого.

И тогда я глубоко вздохнула и сперва запела тихо, но вскоре подняла голову и уже в полный голос стала повторять слова гимна (я успела выучить его, пока мы ходили противосолонь), – я вкладывала в него всё сердце.

Получилось ли у меня петь? Может, и нет. Скорее всего, это больше походило на кваканье лягушки в пруду. Но, так или иначе, я пела, и пела с самыми высокими стремлениями. И знаете что? Я чувствовала себя прекрасно. Это было самое лучшее ощущение в моей жизни.

И каким-то чудом, невероятно, но мне показалось, что душная тьма отступила, пусть совсем чуть-чуть, как будто хватка Погибели ослабела.

И в этот миг облегчения, пронёсшийся над посёлком, я услышала вторивший нам голос, высокий и мелодичный, как песня ласточки. Это оказался Большой Гордо. Он вышел из своей сторожки с перевязанной головой. Он нёс факел – большое алое пятно в темноте. Я видела, как ему больно и как он испуган, но он пошёл с нами, и его голос поднимался над нашими головами подобно солнцу. Это был прорыв и рождение новой на-дежды – без сомнений. Вскоре мы услышали новые голоса тех жителей, что не поддались заразе, и они присоединились к нашему шествию, подхватывая припев по мере того, как запоминали слова, и шагали все в ногу.

Из руин выбиралось всё больше людей, оставшихся незаражёнными: они отпирали двери, выходили из теней и шли с нами, и их голоса звучали в ночи всё сильнее с каждой минутой. Я увидела чучельника мистера Колдкутса, кузнеца Милларда Динкенса, бычью наездницу Марджори Уиллоуби. С нами шли Сэм Пинкстон, самый высокий мальчик в посёлке, и Лили Ким, боявшаяся собственной тени. С нами шли Люсиль Даунинг и Горейс Романов, и Бинки Якобс, и мадам Голеску – от её глубокого мощного сопрано падала черепица с крыши. С нами шли лудильщица Мартина, и Доанль Дитери, и Леонидас Такер, и сама Старая Эсмерельда, и Пити Кинкер, и двойняшки Абакар, и Марселина Шатлани, и старая ворчунья Сильвана Плейнклоуз. Их было очень много, моих прекрасных соседей, тех самых, которых я поклялась защищать, которых любила всем сердцем. В эти минуты я поняла, как они дороги для меня, как тесно мы все связаны, как бы они ни умудрялись меня злить. Это и значит – быть частью чего-то большего: наш общий гимн, наша радость от общей победы над мраком. Так мы трижды обошли посёлок, и это было чудесно.

Однако, несмотря на всю испытанную радость, я по-прежнему страшилась неизбежного марша в центре посёлка, где на площади для собраний когда-то стоял столб. Во-первых, совсем рядом находился особняк Беннингсли, где затаилась Копчёная Люсинда со своими подручными. Я знала, что мы защищены, по крайней мере наша пятёрка, но не могла предсказать, как ответит оберег Ангелины на такую огромную силу. С одной стороны, я боялась, что Погибель в мгновение ока уничтожит нас пучком молний. Но с другой стороны, было ясно, что мы ничего не добьёмся, пока не заставим Погибель обратить на нас внимание. Сомнений не было в одном: если нам и суждено сгореть дотла, по крайней мере, эту участь мы встретим вместе. Это немного утешало.

Когда мы приблизились к обугленным остаткам столба, наш отряд вырос с четырёх детей, не считая собаки, до почти сорока человек, запуганных и израненных жителей посёлка, ставших сильнее и отважнее после спетой вместе песни. Я хорошо видела Копчёную Люсинду, стоявшую перед особняком Беннингсли. Её по-прежнему венчала корона из голубого пламени, за спиной вздымались алые огненные крылья, а Погибель наполняла такой мощью, которой я не представляла прежде. Она вроде как наблюдала за нами, из любопытства, и её губы кривились в намёке на ухмылку, как будто вся эта затея казалась ей забавной шуткой. Мне стало не по себе. Проклятье, да меня пробрало до печёнок! Я могла лишь уповать на то, что наш план сработает, что я не обрекла нас всех на смерть.

Пока мы пели, небо вроде как треснуло и засветилось, как будто распечатали гигантский конверт, и на короткий миг я успела увидеть звёзды в невообразимой дали, словно нам на прощанье мигнули ангелы. Но тучи моментально сомкнулись, а из мрака вылетела синяя шаровая молния, нацеленная точно на нас. Ангелина вцепилась в мою руку, я схватилась за Коннора, и так прошло по всей цепочке.

– Пой, не переставай, – сказала я Ангелине, и она кивнула.

А сгусток пламени неукротимо приближался, как будто божий глаз вылетел из глазницы и теперь чертил небосвод, направляясь к нам.