Густая роща

Боль была настолько сильной, что мальчики поняли: если они не бросят друг друга, их руки оторвутся от тел.

* * *

Вурдалак прилетел на крышу замка и, обернувшись в человекоподобную форму, сел на лавочку. Кости скрипели, спина не разгибалась, а сердце, и без того испещренное шрамами, болело и ныло. Он постучал себя кулаком по груди, кашлянул и сказал:

— Просто так вышло.

За грустной улыбкой последовало хмурое лицо. Вурдалак разжал руку, в которой лежал клык, наполненный кровью Яги, и взмахом указательного и среднего пальцев вернул его себе в рот.

Достав бутыль с локонами любимой, он вынул пробку и всыпал туда собственные волосы.

— Столько бед из-за какого-то случая, — пробормотал Вурдалак, когтем порезал руку и влил в зелье несколько капель собственной крови. Затем добавил кровь Ягини из клыка, закрыл бутыль пробкой и хорошенько взболтал.

Глядя на мутную жидкость, он вспоминал ее глаза, когда она поняла, что не видела свои письма у Кощея.

— Может, еще есть надежда? Может, она не потеряна навсегда из-за своей глупой девичьей первой любви? — Вурдалак хмыкнул. — Похоже, придется забрать Ягу с боем. Тогда у нее не будет шанса вновь отказаться от меня.

Он вынул пробку из бутыли и принюхался: более отвратного запаха он еще не встречал.

— Что ж, так пахнут наши ядовитые чувства, — Вурдалак вскинул руку с бутылью. — Более ты не сможешь мной управлять, когда сама этого захочешь. Теперь я буду решать, что делать со своей жизнью.

И он пригубил зелье, с трудом сглотнув комок шерсти. Он не почувствовал ничего, кроме неприятных ощущений на языке.

— И как мне теперь узнать, что она действительно потеряла надо мной власть? — Вурдалак почесал лысину.

— Ду-рак, — квакнула жаба.

— Заткнись, не то сварю из тебя жабий суп, — сказал он.

— Кишка тонка! Ква, — выказав свое презрение, она ускакала прочь.

Вурдалак оперся подбородком на руку.

— Никакого уважения к старшим, что у жабы, что у Яги… проучу обеих, будете знать!

Глава 16

Иван-царевич видит сестер глазами каждой из них: то за одну взглянет, то за другую. Вила и Юда ничем не отличаются друг от друга, кроме выражения лиц: старшая хитрее, а младшая скромнее.

Они гуляют по лесу в свете луны и наслаждаются тишиной природы. Откуда-то издалека доносится плач.

— Слышишь? — спрашивает Вила. — Это младенец?

— Вот еще! В наших краях младенцев отродясь не было.

— Тогда что это?

— Наверняка игошка играется. Пойдем, проучим гада, — Юда идет на плач, и Вила следует за ней.

Сестры забредают в камыши и видят младенца. Он намного бледнее обычного ребенка.

— Ему холодно! — выдыхает Вила. — Посмотри, как сжал кулачки!

— Это все происки игошки! — говорит Юда, поднимает ребенка, крепко держа за бока. — Посмотри на его мерзкую сморщенную рожу. Так и хочет нас обмануть.

— Не похоже, — отвечает Вила. — Он родился недавно, зачем ему кого-то обманывать?

Юда закатывает глаза.

— Видно, раз я старшая, то мне тебя всю жизнь учить придется, — она входит в озеро по колено и оборачивается на сестру. — Что встала? Иди сюда!

— Что ты собираешься сделать? — Вила недоверчиво смотрит на ровную гладь.

Она боится воды, и Иван-царевич чувствует это так же сильно.

— Хочу проверить, игошка он или нет, — Юда нетерпеливо разминает шею — ее руки уже затекли. — Давай же! Я его в воду брошу: утонет — игошка, не утонет — обычный ребенок.

— Но дети не умеют плавать! — Вила касается ногами воды, но стыдливо отбегает назад.

У нее есть свои причины бояться, и она тщательно скрывает их как от сестры, так и от Ивана, что стал гостем в их общем воспоминании.

— Мне плевать, — не успевает Вила переубедить сестру, как та бросает младенца в пруд.

— Юда! — Вила забегает в воду по щиколотки, отбегает, набирается смелости и заходит уже по колено. Страх сжимает горло, и ей приходится отступить, несмотря на сердце, рвущееся от боли.

Младенец плачет и, захлебываясь, зовет мать своим криком, но никто не приходит к нему на помощь. Юда смотрит на ребенка. У нее на сердце не происходит ничего. Она не сочувствует, не хочет его спасти.

— Юда! — Вила падает на колени, рыдая. — Вытащи его! Он же ни в чем не виноват!

Но Юда ждет, пока младенец, наглотавшись воды, плавно уйдет под воду. Когда поверхность Тихого омута становится пугающе гладкой, Юда выходит на берег и окидывает сестру презрительным взглядом.

— Я же говорила — игошка! — фыркает она.

* * *

Очнувшись, он увидел осеннее небо и пошатывающиеся кроны деревьев. Слава вдохнул чистый воздух и подумал, что ему все это почудилось. Возможно, он споткнулся, упал и потерял сознание, а отдыхающий мозг спроецировал во сне разную нечисть.

«Ненавижу сказки, — подумал Слава. — От них всегда одни беды».