Гувернантка

Мэрион внимательно разглядела радостное лицо Уоллис. Ей вспомнилось, как та открещивалась от дружбы с Риббентропом. Теперь вера в правдивость ее слов пошатнулась. Припомнились и матушкины сомнения: «Почем ты знаешь, что она с тобой честна?»

Когда-то Уоллис улыбалась ей, Мэрион, такой же ослепительной и обезоруживающей улыбкой, как теперь Гитлеру. От мысли об этом у Мэрион закружилась голова. Подумать только: бывший король свел дружбу с беспощадным диктатором, задумавшим нападение на Восточную Европу! Неужели этого не получится избежать?

Все вокруг, за исключением Уинстона Черчилля, известного вольнодумца и представителя партии тори, не верили, что война действительно возможна. А Германия тем временем активно подписывала соглашения с Италией и Японией и участвовала в кровавой гражданской войне в Испании, поддерживая фашистов.

Как и всегда, Мэрион поделилась своими тревогами с матушкой. Но ее письмо так и осталось неотвеченным. И непрочтенным. Когда оно прибыло в Эдинбург, миссис Кроуфорд уже умерла.

Потрясенная страшной вестью, Мэрион тут же поехала в Шотландию. На скромных похоронах она узнала от знакомых, что матушка вот уже несколько месяцев хворала и слабела день ото дня, но наотрез отказывалась это признать. «Она понимала, что ты не захочешь вернуться, — рассказал Мэрион сосед. — И страшно тобой гордилась».

«Не захочешь вернуться»… Но она ведь обещала матушке, что скоро приедет! Выходит, та ей не поверила… Матушка, женщина мудрая и проницательная, уловила ее истинные намерения даже раньше, чем дочь сама сумела их осознать.

Мэрион поглотили печаль и чувство вины, но она всеми силами старалась их прогнать. Дело ведь вовсе не в том, что ей не хотелось возвращаться. Она попросту не имела на это права! Ей вверили принцесс, которых надо было подготовить к коронации, и потому она даже помыслить не могла об отъезде. А теперь ее ждал только опустевший дом. Одна мысль об этом разрывала душу в клочья, но вместе с тем и приносила облегчение. Впервые после расставания с Валентином она вновь ощутила, что наконец высвободилась из оков. Теперь она уже не была в долгу ни перед кем, кроме принцесс, и намерена была посвятить все свои силы только им, а в особенности — Лилибет.

Возвратившись во дворец, Мэрион с жаром взялась за работу. Истлевающие от времени, запутанные коридоры Букингемского дворца таили немало «учебных материалов», если можно так выразиться. И главным из них была королевская коллекция живописи. Чтобы получить к ней доступ, нужно было добиться разрешения у Кеннета Кларка, смотрителя королевских картин.

Мэрион представляла смотрителя несговорчивым, ворчливым старикашкой, однако мистер Кларк оказался энергичным и остроумным молодым человеком в щеголеватом костюме. Ее предложение он принял с завидным энтузиазмом, и теперь каждую неделю двое служащих в коричневых рабочих халатах и перчатках входили в классную комнату, согнувшись под тяжестью очередного полотна Рембрандта или Каналетто. У Мэрион язык не поворачивался сказать Кларку, который терпеть не мог Ландсира, что из всех картин принцессам нравится только портрет двух собак под названием «Достоинство и Дерзость».

— Достоинство — это я, а Дерзость — Лилибет! — заявила как-то раз Маргарет, безжалостно опровергая истинное положение дел.

Впрочем, сказать по правде, в последние дни обе девочки вели себя скорее дерзко, чем достойно. Маргарет, обнаружив, что дворцовая стража отныне приветствует ее всякий раз, как только увидит, приноровилась при малейшей возможности проходить мимо шеренги солдат, а пройдя, бегом возвращаться к началу, и так несколько раз подряд. Если она куда-то бесследно исчезала, это почти наверняка значило, что она снова во дворе и изводит стражей, которым не повезло заступить в караул именно сегодня.

Даже Лилибет, самая послушная и примерная дочь короля, и та выкидывала неожиданные фокусы. Впервые на памяти Мэрион она шалила в классной комнате, а однажды даже вылила себе на голову чернила на уроке французского! Темно-синяя жидкость растеклась по золотым локонам, перепачкала платье и забрызгала пол классной комнаты. Мэрион не на шутку рассердилась на свою ученицу, что случалось с ней крайне редко. Она строго велела Лилибет сходить за шваброй и за ведром и убрать за собой всю грязь.

Но должного эффекта это, увы, не возымело. Через несколько дней принцесса вернулась с небольшой прогулки, на которую ездила в экипаже вместе с бабушкой. Когда дверь экипажа открылась, лакей, облаченный в красную ливрею, протянул принцессе руку:

— Прошу, юная леди!

Лилибет мрачно уставилась на него.

— Никакая я вам не юная леди, — высокомерно заявила она, — а принцесса!

Из экипажа послышался короткий смешок королевы Марии.

— Надеюсь, ф один прекрасный день ты и леди станешь, — проницательно заметила она.

И только король с королевой, казалось, не замечали, как переменились их дочери. В их глазах они по-прежнему были безупречны.

— Лилибет — моя гордость! — беспечно говорил король. — А Маргарет — моя радость!