Hold Me (СИ)

— Это сложно. Я сам мало понимаю, хотя прошло уже столько лет. Изабелл привела её ко мне в возрасте шести лет. Тогда она начала волноваться, что её муж прививает девочке нездоровые привычки. Её муж был сам болен, поэтому некоторые отклонения я решил назвать генетическими, но, как оказалось, он не был болен с рождения. Мужчина травмировал психику в Ираке, когда служил. Оказался в горячей точке и вернулся таким. У него в голове поселилась фикс-идея, что он должен помочь своему ребенку выжить в этом мире, полном недругов и опасностей. А поскольку он был солдатом, то и девочку стал воспринимать, как мальчишку, готовя к тяжелой службе. В общем, первая гипотеза была разрушена, зато созрела вторая. Стало ясно, что девочка не родилась такой, а именно была воспитана. Животное поведение ей привито, но ухудшение состояния можно было бы избежать, если бы Изабелл вовремя взяла бы всё под контроль. Отца Хоуп упрятали здесь только после того случая шесть лет назад.

— Что тогда произошло? — перебиваю, желая наконец узнать правду.

— Ничего, что может тебя удивить. Эмили застукала мать с другим мужчиной, который оказался отцом её друга, и на следующий день во время издевок сорвалась. Она покалечила нескольких одноклассников, навредила учителю физкультуры, проткнув его спину осколком стекла, и столкнула одну девчонку с лестницы, после чего та провалялась в больнице больше месяца, а встать на ноги смогла только через полгода. Все, кто видел Хоуп, только и говорили, что она вела себя, как животное. Тогда мне пришла идея о разложении, — видит, что я мало что понимаю, поэтому принимается за объяснения. — Я придумал «Эллис-Эмили-Энди», каждому из имен дав характеристику самой Эмили. Эллис — это обычная девчонка, которой она была. Жизнерадостная и общительная. Энди — это имя ей дал отец. Это её животная сторона. А Эмили — это середина. Это что-то между. В целом, Эмили — это ничего. «Эмили» никакая. Она тихая, трусливая, замкнутая, зажатая в себе. Такой она стала после срыва. Мне было проще объяснить ей это, но, будучи девочкой, она мало, что понимала, поэтому я взялся за её мать, но та лишь просила поскорее выписать дочь из больницы. Позже, когда стало ясно, что Эмили ничего не помнит, я стал копаться в её голове, буквально заваливая вопросами. И понял, что девушка не помнит ничего, что происходило последний год, и в том числе её срыв. Она только и делала, что интересовалась матерью и отцом. Я совершил ошибку, когда начал объяснять ей свою концепцию «трех „Э“», так как девочка, почему-то, начала считать, что у неё есть сестра. Я бы взялся работать с ней дальше, но тогда Изабелл уже во всю ругалась, и пришлось выписать Эмили.

— Мой друг, — глотка сжимается, — предположил, что Эмили забывает близких людей…

— Да, — он перебивает меня, роясь в кармане, и я слышу, как звенит связка ключей. — Я тоже заметил это, но мне оно не ясно. Видимо, сильные эмоции могут спровоцировать повторный срыв, поэтому… Это что-то вроде «самозащиты».

Подтверждение моих опасений. Томас догадывался. Он был прав. Он, черт, знал Эмили лучше, чем себя знала она сама.

— С матерью она не особо близка, так что её помнит, но, что странно, приходя в себя, это первый человек, которого она ищет.

Невольно вспоминаю тот день, когда Эмили носилась по дому, рыдая, в поисках своей матери. В горле встает ком. Это несправедливо, черт возьми.

Доктор Харисфорд останавливается у железной двери с номером, и только сейчас я выхожу из себя, прислушиваясь к голосам и шепоту, к шуму, что стоит в воздухе. Это другие больные?

— Повторю, тебе не понравится, — мужчина вставляет ключ в замочную скважину — и щелчок оглушает, заставляя других больных кричать громче. Толкает дверь, приглашая меня зайти первым, и я не мнусь, тут же переступая порог светлой комнаты с одним окном. Здесь довольно тепло, что сразу же кажется мне странным, но я не думаю о температуре, ведь взгляд натыкается на кровать. На человека под одеялом, руки которого ремнями прижаты к железным бортам. Моргаю, застыв на месте, видя, как сильно искусаны её руки и до крови изгрызены пальцы. Цвет её кожи болезненный, практически отдает синим. Мокрое лицо. Глаза закрыты. Я не прошу разрешения, подходя к кровати, и сажусь на край, осторожно касаясь измученной кожи запястья Эмили. Она холодная. И от этого меня самого бросает в холод. Перевожу взгляд, полный внутреннего напряжения на доктора, который прикрывает за собой дверь, делая шаг к кровати, и будто читает мои мысли:

— Температура её тела падает. И это странно. В тот раз подобного не было.

Мне не нужны его «в тот раз». Меня, мать его, волнует, что делать сейчас!

Полностью накрываю ладонь Эмили, которая остается неподвижной. Она не спит. Она словно без сознания. Я видел, какое умиротворенное у неё лицо во время сна, и сейчас она выглядит иначе. Совсем не так. Провожу пальцами по потному лицу, убирая с её лба прилипшие локоны волос, и вновь с надеждой смотрю на мужчину, ерзая на месте, но тот лишь спрашивает:

— На ней твоя кофта?