Homo ludens

Спустя несколько дней на Неглинной улице в Управлении культуры я был в первый (и в последний) раз допущен в свидетели очередного аутодафе Юрию Любимову – от обвинителей его дерзких творений. Чиновники «упрекали» Ю. П. длинным перечнем ошибок в пьесе о «неправильном», о «пессимисте» – Маяковском. Контратаковали эти глупые придирки друзья поэта, которых Ю. П. назвал членами худсовета Таганки: Виктор Шкловский, Семен Кирсанов, Лев Кассиль. От ученых-маяковедов оборону держал Зиновий Паперный. Спектакль отстояли. И еще много лет в хороших компаниях мы с Зямой дуэтом исполняли «экспромт-номер»: смешили рассказом о казусах «обвинителей» любимовской премьеры 1967 года. Самой забавной была реприза, записанная Зямой: как солидная и сердитая дама из театрального отдела Минкульта РСФСР, раскрасневшись от гнева на нашего – не такого, а сякого – Маяковского, возмущенно сфинишировала: «…и вообще: у вас получается, что Маяковский застрелился!»

Через год с небольшим Зяма Паперный стал настоящим героем самых жарких новостей. После выхода безобразной книги Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?» по рукам пошла пародия Паперного на этот топорный опус сталиниста – члена правления Союза писателей СССР и члена Ревизионной комиссии ЦК КПСС. «Чего же он кочет?» грубовато назвал свой замечательный труд Зиновий Самойлович. Говорили так: фельетон так ударил сарказмом по больному месту идеологии – по прямолинейности холопства в секретарской литературе, что «серый кардинал» Суслов оказался в рядах хулителей и романа, и самого автора Вс. Кочетова. А я в своих записях 1970–1980-х годов обнаружил славные цитаты из паперновской пародии:

– Уравнение с тремя неизвестными, – сказал он молча, – икс, игрек, зэк…

– Но мисс Порция Браун уже выходила за пределы своей юбки…

– Ее постель имела рекордную пропускную способность. В сущности, это была не постель, а арена яростной борьбы двух миров.

– Так как же все-таки – был 37-й год или нет? – Не был, – ответил отец отечески ласково, – не был, сынок. Но будет…

– Зяма, – спросил я его, – за что тебя тогда исключили из партии? Как злобного сатирика?

– Я не сатирик, – ответил он, – я просто несдержанный репортер. А исключили, чтобы помочь мне покинуть отдел советской литературы и перейти в группу Чехова в отделе русской классики. А классики ходили беспартийными.

К определениям Зямы – литературовед, профессор, друг театра, «самый остроумный человек в мире» (как гласит шутливая справка, выданная ему физиком Львом Ландау) надо прибавить еще одно: драматург. Тут надо вспомнить Петю Фоменко, этого, может быть, самого могучего сочинителя и обольстителя российского театра второго полстолетия. Встреча с Зиновием Паперным и с его пьесой о Михаиле Светлове «Человек, похожий на самого себя» пришлась на ту пору, когда Петя только коснулся заветной своей мечты – заводить театральное дело, собирать театр-семью. Я свидетель его первых затей – в 1962–1963-м на Таганке до Любимова и в 1964–1967-м при Любимове. То, что и как он репетировал с нами, было чудом взаимности детей и папаши, но при Любимове развод был фатален. Последующие появления Петра Наумовича в ЦДТ, в Театре Ленсовета и в Маяковке оборачивались сразу – шедеврами и изгнаниями. Поразительно, как ему удалось задержаться в Театре на Ленгорах целых два с половиной года! (Это грустная шутка.) Но факт налицо: Паперный как автор и собеседник полюбился Петру Наумовичу и «сосватал» режиссера с командой студентов-обожателей. Подробно об этой постановке вам расскажет Сережа Никитин в этом сборнике.

Я же хочу напомнить о другой пьесе Паперного – «Жалобная книга». Пьеса была коллажем, вполне в таганском стиле, из рассказов и записных книжек Чехова. Ее поставил на малой сцене Таганки очень славный, культурный и интеллигентный режиссер Ефим Кучер, который давно уже живет в Израиле. Сценография была классно придумана великим художником-постановщиком Давидом Боровским. На полу были реальные железнодорожные рельсы. Актеры сидели между зрителей на чемоданах в ожидании поезда, который вот-вот должен был прибыть, но мы его так и не дождались. Типичный Чехов: еще одно ружье, которое не выстреливает.

А теперь я предлагаю читателям заглянуть в мои дневниковые заметки 70-х годов. Фрагменты эти я выбирал, исходя из:

а) мест, где действующим лицом был Зяма Паперный;

б) возможного интереса читателя к событиям, где З. С. П., как и я, был свидетелем или соучастником. По большей части это касалось встреч в Театре на Таганке, дома у меня или у Лили Брик.

(NB: в скобках – сегодняшние разъяснения.)