Homo sacer. Чрезвычайное положение

Как бы то ни было, римский принципат — форма правления, с которой мы обыкновенно связываем термин «император», отсылающий к imperium магистрата, — является не магистратурой, а предельной формой auctoritas. Гейнце четко характеризует это противопоставление: «Любая магистратура представляет собой установленную форму, оказывающуюся источником власти для индивида, который принимает эту магистратуру. Напротив, auctoritas, укорененная в личности того субъекта, который ею обладает, возникает и существует исключительно через посредство этой личности и исчезает вместе с ней»[248]. Если все свои магистратуры Август получает от народа и сената, то auctoritas принадлежит самой его личности; именно auctoritas делает его auctor optimi status, то есть законодателем и гарантом всего римского политического строя.

Отсюда — особый статус личности Августа, специфика которого особенно ярко проявляется в одном эпизоде, до сих пор не оцененном исследователями по достоинству. Дион Кассий рассказывает нам о том, что Август «сделал свой дом открытым для всех (ten oikian edemiosen pasan)… ведя жизнь одновременно частную и публичную (hin’ en fois idiois hama kaî en tois koinois oikoie)»[249]. Auctoritas, которую он воплощает в себе, а вовсе не магистратуры, которыми он облечен, не позволяет изолировать какую–то часть его существования как частную жизнь и domus. Сходным образом надлежит толковать и тот факт, что во дворце Августа на Палатине хранился знак Сsignum) Весты. Как в свое время отметил Фраскетти, наличие тесной связи между культом Весты и культом пенатов римского народа объясняет отождествление семейных пенатов Августа с пенатами римского народа: «частный культ конкретной семьи и культы по преимуществу общегражданские (культ Весты и культ пенатов римского народа) в доме Августа, по–видимому, могли отождествляться друг с другом»[250]. Жизнь «августейшего» правителя не может быть описана, подобно жизни обыкновенных граждан, посредством оппозиции публичного — частного.

Вышеприведенные соображения позволяют по–иному взглянуть на сформулированную Канторовичем теорию «двух тел короля» и внести в нее некоторые уточнения. Канторович, в целом склонный преуменьшать значение римской предыстории института, который он намеревается реконструировать на материале истории английской и французской монархий, не соотносит оппозицию auctoritas — potestas с учением о двух телах короля и принципом dignitas поп moritur[251]. Однако именно потому, что суверен прежде всего воплощал в себе auctoritas, а не только potestas, auctoritas и была столь тесно связана с самим его физическим телом; отсюда и необходимость сложного ритуала, предусматривавшего изготовление воскового двойника суверена – fimus imaginarium. Передача самой магистратуры от одного лица к другому никак не связана с проблемой двух тел: когда магистрат передавал полномочия своему преемнику, вопрос о бессмертии самой его должности при этом не ставился.

Только потому что суверен, начиная с римских принцепсов, воплощает в своем лице auctoritas, а также потому, что в жизни «августейшего» правителя публичное и частное образуют зону абсолютного смешения, возникает необходимость различать два тела, чтобы обеспечить преемственность dignitas (которая является не более чем синонимом auctoritas). Чтобы понять такие фигуры новейшей истории, как фашистский дуче или нацистский фюрер, не следует забывать о тех отношениях преемственности, которые связывают их с принципом auctoritas principis. Как мы уже имели возможность отметить, значимость таких фигур, как дуче или фюрер, не сводилась к отправлению ими чиновничьих или общественных должностей, определенных законодательно, — даже если и Муссолини, и Гитлер и были облечены соответственно должностями главы правительства и канцлера рейха (ведь и Август тоже был наделен imperium consolare и potestas tribunicia). Свойства дуче и фюрера присущи конкретным физически существующим личностям и принадлежат к биополитической традиции auctoritas, а не к правовой традиции potestas.

6.8.