Homo scriptor. Сборник статей и материалов в честь 70-летия М. Эпштейна

В наших попытках «достичь горизонта» мы создаем формы демонстрирования опыта через образцы, эталоны, примеры, традиции и т. п., которые основаны на остенсивных определениях и которые не случайно считаются краеугольным камнем лексической семантики[739]. Остенсивность принято понимать как «указание на», «наглядный показ»[740] или «нарочитую наглядность»[741]. Oстенсивные определения являются явными определениями, поскольку (считается, что) в них можно четко отделить определяемое от определяющего; например, «архитектура» определяется (в словаре Татьяны Ефремовой) как «искусство проектирования и строительства зданий и других сооружений в соответствии с их назначением, техническими возможностями и эстетическими воззрениями общества». Явные определения, следовательно, имеют логическую форму «А есть В». Неявные же определения такой формы не имеют, поскольку они имеют (более) соотносительную и контекстуальную природу; так, архитектуру можно соотнести (метафорически) с музыкой, ср.: «Архитектура есть застывшая музыка». Иными словами, при помощи остенсивности мы пытаемся все четко продемонстрировать, положив значимый предел нашему опыту. Можно вспомнить, что «определение» является переводом латинского слова «definitio» (от слова «finis» – «конец», «граница»), которое, в свою очередь, является переводом древнегреческого ὁρισμός – «предел», «граница»). В этом смысле любое определение-хоризмос можно рассматривать как «пропасть, отделяющую истинный мир, доступный ясному и четкому видению разума, от неопределенного и, собственно говоря, ускользающего мира явлений и впечатлений, всего того, что ежедневный опыт рассматривает как единственную реальность – нашего окружения, мира вокруг нас»[742]. Любое остенсивное определение, таким образом, это (всегда неудачная) попытка провести однозначную границу между нами и миром, установив «единственную реальность»; между тем архитектура, например, это не только «искусство проектирования и строительства зданий», но и «застывшая музыка» (а также многое другое, о чем мы не подозреваем). В наших значимых опытах, следовательно, сосуществуют хоризмос и хоррор: преодоление ужаса, который связан с идеей бесконечности, требует не только дефиниций, но и инфиниций[743] или даже трансфиниций (ср. трансфинитные числа), поскольку это понятие является монструозным, сочетая в себе бесконечность и предел. Любовь всегда открыта определению, то есть, по сути, беспредельна.

«Невозможность быть без»

Итак, «уход за горизонт/ом» представляет собой заботу о (ком-то/чем-то) любимом, когда мы осуществляем акт принимания и оставления кого-то/чего-то для/ради кого-то/чего-то; ср. выражение «Я оставляю это», которое можно перевести и как «I’m leaving it», и «I’m keeping it». Это различие состоит в том, что в первом случае «оставление» укладывается в законы классического структурализма, где значение «уже есть», а в последнем случае оно функционирует по законам деконструкции, которая, по замечанию Михаила Эпштейна, содержит в себе таинственное «кон» (речь идет не о деструкции, а о деКОНструкции), предполагающей совместность[744]. Иными словами, любая структура всегда оказывается «вместе с чем-то», то есть обладает избытком значения, из которого и создаются новые значения.

Любовь в силу своей беспредельности предполагает совместность с кем угодно и с чем угодно. Телесный контакт можно рассматривать как парадигматический случай такой слепленности. Любовный акт – это прежде всего буквальное касание телом тела. Если учесть, что «надеяться» означает «положиться на кого-то или на что-то, довериться чему-то/кому-то», то любовный акт – это положение («надежда») тел друг на друга.

Впрочем, любое взаимодействие, в котором происходит зачатие (инициация) значения, – это любовный акт. Важно помнить, что любовь – это не только «влечение, то есть не только нечто потенциальное, но и деятельность, точнее, деятельность порождения»[745]. Иными словами, являясь наиболее тонкой материей, любовь обладает наибольшей созидательной силой. Любовный акт – это «причастность к бессмертию в тех границах, которые для него посредством смерти устанавливает определенная жизнь. При этом телесный акт зачатия понимается как причастность к бессмертию точно так же, как зачатие в душе любимого человека»[746]. Любовь как наивысший дар включает в себя и любовь к слову, замечательным примером чего является сетевой проект Михаила Эпштейна «Дар слова», которому в 2020 году исполняется 20 лет и основная тема которого – искусство созидания.

Любовь, таким образом, – это не только буквальное касание телом тела, но и касание телом знака тела знака, то есть слияние знаков, когда тело становится значимым, а знак – очеловеченным. Любое значение, которое проникает в нас, которое не просто дотрагивается до нас, но затрагивает нас до глубины души, это, по сути, любовный акт.