I

пережив на своем недолгом веку и более болезненные моменты. Может быть потому, что она

впервые обрела возможность почувствовать себя слабой. Это было совершенно новое чувство,

другое. Она искала в голове подходящее ему слово и не нашла ничего более точного чем

"женское". И Клеман улыбнулся в тот момент. "Но почему?" - удивилась она, неужели он прочел в

ней это "женское"?

Положив Готель на постель и перевязав ей ногу, Клеман сел рядом.

- А где е ваш вьюн? - спросил он, глядя в окно.

- Я отдала его Гийому, когда уезжала в Марсель.

Уходя, Клеман забрал в свой магазин пошитую одежду и обещал принести новый материал.

Он приходил каждый день, помогал по дому, ходил на рынок, но самое главное - пытался

отвлечь Готель от грустных воспоминаний.

- Самое главное в этот момент - не повредить корни, нужно быть внимательным и нежным, -

подчеркнул он, пересаживая за окно вьюн, - и они отблагодарят тебя своей красотой. Цветы очень

чувствуют любовь.

- Вы в этом разбираетесь, - заметила Готель.

- В чем? - отвлекся от своего занятия тот.

- В цветах, - улыбнулась она.

- Я просто считаю, что нельзя что-то вырвать из одного места и заставить цвести в другом, -

проговорил он и добавил, - но вы, похоже, все еще скучаете по… Марселю.

Готель скучала, и когда она смотрела в окно, то ей казалось, что там за домами и деревьями,

если очень постараться, можно разглядеть море; ведь оно там, просто его не очень хорошо отсюда

видно. Слишком жива еще была та ниточка, которая тянулась от её сердца за горизонт, и слишком

далека была еще та минута, когда её растущее чувство разлуки было бы готово смениться

безропотным смирением и покоем. Спустя неделю применения чудодейственного бальзама,

Готель почувствовала, как боль от ноги отступила, но она все еще едва могла ходить на неё, не

хромая.

Никогда прежде кухня Готель не видела столько движения, огня и пара, и не слышала столько

вкусов и запахов, как после вторжения на неё Клемана.

- Так овощи я еще не выбирала, - смаялась на рынке Готель.

Прячась за другими лотками, она немного смущалась бесцеремонности своего друга,

улыбалась, оглядывалась по сторонам, прикрывала лицо руками и снова смеялась. Клеман в

десятый раз обошел лоток с зеленью, перенюхал каждый пучок, а также выспросил у торговца

целиком биографию лежащей на лотке петрушки и уточнил утром или вечером она была срезана.

- Букет гарни должен облагораживать блюдо, а не губить его, - широко жестикулировал

Клеман.

Растворившись в этом увлечении, Готель ежедневно пробовала новые рецепты; мыла,

чистила, резала овощи, следила, чтобы огонь в печи не был слишком сильным или слишком

слабым. Она снимала с пастернаков кожицу тонким слоем, медленно и старательно, и даже когда в

дверь постучали, она совсем не хотела прерываться. Заметив, что никто не входит, Готель

направилась встречать:

- Вода почти закипела, мой друг, где же ваши орехи? - воскликнула она открывая.

За порогом стояла Констанция.

- Графиня? - удивилась Готель.

- О, Боже нет! - брызнула слезами та, - не уж то имя вам моё так неприятно, чтобы его

произнести. Я знаю, как я виновата, но если в вас еще осталась хоть частица того великодушия, о

котором рассказал мне Раймунд, то прошу вас выслушать меня и, если сможете, дважды простить.

Готель пригласила её войти.

- Что у вас с ногой? - спросила Констанция.

- Упала, пустяк, - махнула рукой хозяйка.

Она погасила в печи огонь и указала гостье на второй этаж. Когда Готель села на кровать,

графиня села перед ней на колени:

- Мой брат никогда бы не простил Раймунду потерю Тулузы, как и оставить земли своего

вассала без наследника, особенно после того, как Генрих Плантагенет получил его женщину и

территории…

- Констанция, я знаю, что для вас Корона, - прервала её Готель.

- Простите, простите, вы правы, всё совершенно не в этом, а в том, что единственное, что

делало меня по-настоящему счастливой уже несколько лет - это наша дружба, наша любовь,

Готель. Я так люблю вас, моя дорогая. И только страх потерять эту любовь не дал мне вовремя

признаться, что я по роковой случайности была обречена разбить ваше счастье. И тот же страх,

увидеть то, как вы убиты горем, велел закрыть все двери во дворце. Моя душа оставила б меня,

узнай воочию я то, что вы меня отвергли и презрели.

Констанция плакала и всхлипывала, все так же, сидя на полу, обняв Готель за талию и

положив свою голову ей на колени. Готель ничего не отвечала, но оказавшись закованной такими

объятиями, ей ничего не оставалось, как гладить каяницу по голове. Уже несколько минут в доме

стояла абсолютная тишина, позволившая Готель уловить чье-то едва слышное присутствие. Она

повернула голову направо, к приоткрытой двери, где подошел Клеман. Она смотрела на него

какое-то время, не произнося ни слова, без даже малейшего движения на лице, проведя весь

грустный диалог одними глазами, а когда тот удалился, она, опустив ресницы, снова повернула