I

голову к окну.

Уходя, Констанция передала Готель сверток, похожий на документ, и сказала:

- Прошу вас принять, в знак примирения эту бумагу, подписанную королем. Она обязывает

всех во Французском королевстве оказывать вам всестороннюю помощь, а также гласит, что ни

одна дверь на территории Французского королевства не будет более перед вами закрыта. Это

лишь то малое, что я могу сделать для вас, поскольку знаю, что все это несоизмеримо в сравнении

с болью причиненной вам королевством.

Договорив это, Констанция надела капюшон и повернулась к двери.

- Подождите, Констанция, - остановила её Готель.

- Да, - улыбнулась та.

- Я не хотела бы обманывать себя и вас, желая счастья вам обоим, но каждому из вас в

отдельности желаю счастья, поскольку вас люблю обоих.

Констанция бросилась на шею Готель и, покрыв её лицо и руки поцелуями, простилась.

Когда Клеман заглянул в комнату снова, Готель лежала на кровати, отвернувшись от окна. Её

глаза были неподвижны. Она смотрела в одну точку, практически не моргая, остекленевшим и

опустошенным взглядом. И единственное, что читалось в этом взгляде, было одиночество.

Безграничное, вселенское. Не осталось ниточек ведущих за горизонт, не осталось незавершенных

отношений. Готель чувствовала себя разорванной и брошенной, и понимала, что сделала это она

сама, отпустив грехи Констанции, вверив Раймунду в руки его Тулузу, как гарант его сердечного

спокойствия. И теперь вся эта добродетель в её душе металась, как загнанный зверь в клетке, не

зная выхода и не чувствуя откуда придёт поощрение.

Клеман постоял несколько секунд и, решив пока не беспокоить Готель, спустился вниз, но

через час томительного ожидания поднялся снова. Она была в том же положении. Он тихо вошел в

комнату и сел на кровать лицом к окну, таким образом, что Готель оказалась к нему спиной.

- Едва ли я могу понять, что вы сейчас чувствуете, - заговорил он, - моя скромная жизнь

никогда не давала мне того, чего бы я боялся потерять. Мой магазинчик это мой дом, где

одеваются бедняки и бездомные, он мне кров и пища, и еще маленькая мечта, о которой я грезил

давным-давно, отправляясь в Париж. И возможно, не подари однажды этот город мне встречу с

вами, я бы тоже решил, что Париж это лишь миф, придуманный для людей, верящих в чудеса. Но

теперь я знаю, что это не миф. И это, должно быть, действительно волшебный город, если даже у

такого мечтателя, как я, есть шанс встретить такое чудо, как вы. Каждый раз, когда вы уезжали, я

боялся потерять вас, потому что вы стали для меня этим городом, и каждый раз, когда вы уезжали,

Париж уже не был тем волшебным городом, о котором я мечтал, - грустно договорил Клеман; он

немного помолчал, а потом добавил, - если бы у меня была такая женщина как вы, я бы не

променял её ни на один город, потому что любой город без неё был бы просто улицы и дома.

- Говорят, нельзя верить хромой собаке и женским слезам, - улыбнулась Готель.

- А я верю, - ответил Клеман.

А потом она просто сказала "да". Быть может, спонтанно, быть может, из-за удушающей

пустоты, в которой она тонула и понимала, что ели что-то в её жизни не случиться сейчас,

немедленно, то она просто потеряет рассудок.

Что касается Клемана, он не в силах был скрывать своего счастья, поскольку этим счастьем

светилось все его лицо. В следующие два дня он открыл Готель все свои мысли, искренне и без

остатка, и при этом искренне верил, что случившееся с ним было обстоятельство и результатом

способствующих тому отношений; даже когда замечал, что Готель все еще заглядывает за

горизонт. В такие минуты она замирала у окна, вдыхала запах вьюна, того же что овивал окно на

ослепительно белом балконе, и закрывала глаза. Готель каждый раз удивлялась его

белоснежности.

- Как такое возможно? - проводя своими тонкими пальцами по парапету, спросила как-то она.

- Ракушки, - ответил Раймунд, - на берегу их несчетное множество.

Она улыбнулась.

- А когда вы здесь, я вижу вас с берега, - заметил маркиз и показал вниз рукой.

Он так же каждый раз удивлялся, как волосы могут бить столь черными. Он проводил по ним

рукой, отводил их назад, оголяя шею возлюбленной, и та под этой лаской прижимала свою щеку к

его руке.

- Когда вы спуститесь?

- Что? - вздрогнула Готель.

- Я приготовил ужин, когда вы спуститесь? - повторил Клеман.

- Простите, мой друг, я иду, иду, - смутилась она, поправляя волосы, - иду.

Постепенно на неё начало снисходить осознание её согласия на брак, вверенного Клеману.

Готель стала задумчивой и молчаливой, она пыталась представить себе картину их следующей

жизни, но слишком скоропалительным оказалось её решение, а потому меж ними создалась

неловкость в общении, которую они оба уже хотели прекратить.

- Как ваша нога? - спросил Клеман.

- До свадьбы заживет, - ответила та.

Готель уже нормально ходила, хотя иногда все же испытывала некоторый дискомфорт.

- Я думал о том, где бы мы могли обвенчаться, - кстати, заговорил он, - возможно, я мог бы