I

Короны, кормящейся наследниками и их матерями. Она хорошо знала невесту и, метая швы,

представляла себе её руки и жесты, и высвобождала чересчур затянутый рукав; обшивала пояс и

размышляла, будет ли тот или иной элемент удобен, когда, к примеру, Николь будет брать

Винсента под руку.

Готель не планировала становиться свидетельницей их венчания, а потому договорилась с

Николь, что та сама зайдет за своим свадебным подарком. Аккуратно сложив и перевязав платье,

Готель оставила его на столе и, взяв у порога клюку, вышла из дома.

Перебирая подножную траву в поисках ягод и не чая при этом что-нибудь найти, она

размышляла о своей лионской жизни, насколько сумбурной она была; каждое событие которой

наступало гораздо быстрее, чем ожидалось. И в какой-то момент Готель осознала, что просто

оказалась не готовой: ни оставить прошлое, ни, тем более, начать что-то новое. Вместо чистого

листа она нашла себя окутанной ворохом старых дилемм, забот и не решаемых вопросов. И сейчас

она видела это единственным ответом её небесного послания. А это означало, что дабы полностью

принять сей дар, каковым он ей открылся, Готель было необходимо покинуть мир, не занимаясь

служением Богу во имя его, а всецело предать себя Всевышнему, лишь во спасение своей

заблудшей души.

Оставив у цветка двадцать с небольшим, Готель устремилась на север. И когда выше по

течению снова вышла к Соне, прежде чем умыться, она долго всматривалась в свое новое

отражение. "Сколько мне теперь? - размышляла она, - двадцать, может двадцать один". Это было

важно только потому, что внутри ей было давно за шестьдесят, а между тем, ей следовало вести

себя адекватно в людях, соответствуя нормам своего внешнего облика.

Она шла пешком, одна, взяв с собой лишь немного денег, чтобы не умереть с голоду.

Разумеется, она могла нанять в Лионе экипаж, но побоялась, что это может стать очередным

шлейфом из её прошлого; к тому же, если можно так сказать про католиков, для Готель это был

своего рода хадж, а также время подумать о прошлом и будущем.

Через несколько дней, минуя Дижон, а потом и Труа, Готель, наконец, оказалась в Паркле.

VIII

1221 год.

- Вы так часто бываете здесь, матушка, - заметила одна послушница, присаживаясь на

скамейку в парке, - что можно подумать, будто вы знали её.

- Едва ли, - улыбнулась Готель.

Определенно, покойную аббатису нельзя было познать полностью, ибо это был океан. Но

будучи той сестрой Элоизой, какой Готель всё же посчастливилось её знать, она оказалась не

менее чем краеугольным камнем её духовного становления, а в относительно недавнем прошлом,

и "Меккой", куда стоило вернуться ради исцеления души.

Аббатство не изменилось. Здесь был тот же воздух с запахом леса, сырого камня и ладана,

который обволакивал ум и не оставлял возможности думать ни о чем, кроме как о высоком. И если

бы кто-то сейчас захотел увидеть ту прежнюю Готель, страждущую и мечущуюся от внутреннего

смятения, найти и узнать её без труда, то для такого охотника это было бы весьма сложно. Её лицо

не отличалось от других марсельским загаром или страстными морщинами, несмотря уже на

почтенный возраст; нельзя было разглядеть её пышных волос, убранных под грубой рясой. Но

было еще одно изменение, которое произвело на Готель впечатление божественной благодарности

за, возможно, её избрание праведного пути, а именно - её некогда преследующая боль в ноге,

которая с возрастом так и не возвращалась. Что, впрочем, наводило Готель на мысль, что

воссоздав свои двадцать лет, когда травмы еще не было, с переменою судьбы она просто её

избежала, а не доживала до её усугубления, как то было в Лионе.

Так или иначе, она была благодарна Богу за всякое, даже самое малое вмешательство в её

судьбу. И вряд ли кто другой в Паркле более чем она, имеющая на руках столько тому

подтверждений, проповедовал увереннее и тверже. Даже если она не знала до конца природу

своего цветка, она точно знала, кто дарует его свет.

- Я слышала, вы хотите покинуть нас, матушка, - сказала другая послушница на чтениях.

- Бог дарует нам жизнь в миру, - ответила Готель, закрывая книгу.

Да и к тому же, она не для отпущения грехов провела последние тридцать лет в доме Божьем,

а ради очищения ума и духа, дабы в следующей жизни она могла наполнить Его светом не только

свое тело, но и сердце.

Готель изменилась. И вместо судорожного трепета над своим не детородным телом, она

расчищала скамейку от снега и внимала Писанию, где каждая строка открывалась ей с новой

стороны. Теперь она знала что означает: "Нельзя принять жизнь вечную, не обретя покой". Она

постигла это откровение, как и другие; и она была готова отправиться дальше, лишь только бы

сошел снег.

На сей раз она добиралась не пешком, а церковной повозкой до Труа, а оттуда, оплатив

экипаж, отправилась в Лион; и подъезжая к городу, Готель, на всякий случай, накинула капюшон