I

и спустилась с экипажа не ранее чем возле собора. Меньше всего ей сейчас хотелось по другую

сторону Соны столкнуться с Николь, которая теперь пришлась бы ей ровесницей.

А весна, кстати говоря, была прекрасна. Солнышко уже крепко пригревало спину; краски

природы, звуки и запахи, витающие в воздухе, пробуждали город и его жителей от зимнего сна.

Хотя ночи были еще холодны; а потому, ступая проталинами по лесу, Готель надеялась, что её

лилия не оставит её без своего тепла. Боялась ли она, что та когда-нибудь исчезнет вовсе?

Возможно. Но было кое-что, что поддерживало некую внутреннюю уверенность в невозможности

бесследного исчезновения цветка, а именно, до сих пор неведомое ей, его предназначение. Должна

была быть у этого явления какая-то цель, более значимая, чем даримая молодость и время. По

сути, сам цветок являлся не больше чем инструментом. Сам цветок не мог большего, чем только

дать еще время. И значит определить его миссию, могла лишь Готель.

Так что к утру, она снова очнулась молодой и основательно замерзшей. Обойдя

недоверчивым взглядом, качающуюся на ветру, лилию, Готель вышла на поляну, сжимаясь от

холода, и встала среди неё, вытянув к восходящему солнцу свой ледяной нос; и единственной

мыслью, которая теперь помещалась у неё в голове, был теплый Марсель.

О, Марсель! Это было прекрасно. Оказаться в этом раю в двадцать три, да еще будучи дочерь

уважаемого рода! На счету которого, кстати, были: и упоминания Мориса о крупных

пожертвованиях парижскому Нотр-Даму, и запись имперского епископа о дарственных лионскому

Сен-Жану, жизнь, проведенная на службе в аббатстве Паркле, Рыцарский Орден Святого Гроба

Господнего Иерусалимского, услуга французской Короне, как и всюду допускающий документ

подписанный Людовиком Седьмым, прованская честь Арагонского (некогда "маленького")

короля; Боже мой! Да сам Папа римский трижды бы подумал прежде, чем усомниться в её

истинности! Не говоря уже о внушительном счете у прованского казначея, плюс пятьдесят

серебряных марок.

- Стоп. Пятьдесят серебряных марок? Это же целое состояние, - удивилась Готель.

- Да, - ведя пальцем по узким строкам огромной книги, подтвердил казначей, - здесь сказано,

что "король Арагона - Альфонсо Первый, ставши в одна тысяча сто шестьдесят седьмом году

также и графом Прованса, положил пятьдесят серебряных марок на счет мадам Сен-Клер, надеясь

на её скорый визит в Марсель".

Получив столь прекрасные новости у казначея и копию ключа от своего дома, Готель

покинула здание аббатства Сен-Виктор. "Ах, Альфонсо, - сетуя на себя, покачала головой она, - он

все же ждал меня. Но откуда же мне было знать, что этот девятилетний мальчик за одну ночь так

привяжется ко мне", - размышляла по дороге Готель и, почему-то, вспомнила историю с Жаком.

"Я вернулась, мой милый Альфонсо", - прогуливаясь вдоль берега, куда-то в небо, мысленно

сказала она, а затем присела на валун и долго смотрела на море. Соскучившись по этой

бескрайней синеве, ей доставляло огромное удовольствие наблюдать за бесконечной игрой волн,

нагоняющих друг друга и превращающихся на камнях в густую пену. Её жизнь в аббатстве

сделала её достаточно спокойной, чтобы она могла находить движение и жизнь на этом

неподвижном холсте.

Намочив с соленой воде ноги, она вышла на портовый рынок, перебрала на манер Клемана

полдюжины лотков и, купив пригоршню фруктов и кувшин божоле, подошла, наконец, к своему

дому, который опустев на шестьдесят лет, получил полностью заброшенный вид. Бóльшая часть

вьюна, которым он, похоже, некогда основательно зарос, позже высохла и теперь создавала

впечатление огромной корзины, старательно натянутой на его крышу. Да и входная дверь никак не

хотела подаваться, как Готель не крутила в её скважине ключом. Отчаявшись, она нашла

плотника, чтобы её открыли, и пока тот чинил замок, наводила чистоту внутри. По завершении,

она дала мастеру несколько монет, а также налила добрую кружку вина.

Небо над морем окрасилось в розовый, и в этот первый вечер в Марселе ей долго не хотелось

ложиться, хотя её глаза уже закрывались сами, то ли от вина, то ли от усталости; и весенний

воздух всё ещё прохладный заставлял её кутаться в одеяло; она смотрела на иссохший вьюн и ей,

во что бы то ни стало скорее, хотелось вернуть ему цветущий вид.

Весь следующий день Готель вырезала старые ветки и пересаживала корни. Она даже залезла

на крышу, чтобы очистить её от сухих листьев. Балкон же, несмотря на время, оставался таким же

белым и прекрасным, как в прошлом. Обессилив, Готель садилась на тяжелую деревянную

скамейку рядом с парапетом, и, как и раньше, проводила здесь большую часть времени: читала,

шила, или просто смотрела на море и, сделав глоток вина, закрывала глаза и слушала волны,

сливающиеся с пеньем птиц.