I

рушился прежде, перегруженный лавочками и торговцами, восстанавливался в новом обличии и

снова обрастал желающими меняться людьми. Здесь всегда было шумно, и кипела жизнь. Каждый

что-то предлагал и что-то брал взамен, и, видимо, был тем счастлив; это действо всегда

напоминало Готель далекий праздник в Касселе.

Теперь, чтобы попасть домой, оставалось просто идти прямо, через остров, на новый мост,

тот самый, что упирался прямо в её крыльцо. Мост Сен-Мишель. И Готель улыбнулась,

остановившись посреди моста, тому количеству упоминаний архангела, что обрушилось на её

сознание за последнее время. Она даже повеселела от внезапной мысли, что могла бы предложить

несчастным монахам в Мон Сен-Мишель свою лилию. Но на что она согласилась бы её поменять?

И в следующую секунду её словно пронзило молнией, она схватилась за парапет в испуге не

устоять на ногах, столь грандиозно и блестяще было её наваждение; она пыталась уложить в

голове порядок того, на что осенило её разум, но так и вернулась домой с, бьющим в крови,

фонтаном необъяснимого счастья, требующего непременного расклада и еще более желанного

постижения.

Вот оно, упирающееся в её крыльцо знамение! Вот она, лежащая за опустевшим королевским

дворцом перемена! Сердце Готель буквально разрывалось от необходимости поделиться своим

внезапным откровением, а потому, едва закрыв за собой дверь, она снова выскочила на улицу и

побежала, как только что пронзившая её молния, через мост Сен-Мишель и Мост менял; и,

пожалуй, в этот момент она была самым счастливым менялой на этом мосту, а может и во всём

Париже. Она практически потеряла дыхание, когда снова очутилась на могиле Клемана; она упала

на колени и заплакала: "Я нашла, я нашла, - повторяла она, не в силах сама себе объяснить этого

события, - я нашла это, мой любимый, милый Клеман". Она гладила своими тонкими пальцами его

надгробие и благодарила в сердцах своего покойного мужа за верность и его любовь. За судьбу,

что свела их, за его преданность ей и своему дому, за который он так самоотверженно держался и

ни за что не хотел продавать, будто знал! Знал почему! Ведь именно из-за этой его любви,

вернувшись много лет спустя в Париж, Готель поселилась не в своей "лиловой" от вьюна улице, а

в их бывшей портной лавке на набережной. И лишь теперь, много лет спустя всё это, что так долго

необъяснимо собиралось, копилось и росло, внезапно свершилось! Включилось в единый

механизм!

Возвращаясь в город, Готель не покидало ощущение вернувшейся к ней жизни; той, которую

много лет назад она променяла на жизнь вечную; той жизни, когда возникает непреодолимое

желание планировать и загадывать. И теперь всё это виделось так складно и восхитительно, что её

внутреннее ликование временами приостанавливалось страхом какой-либо случайной

неосуществимости. Тогда Готель медлила и, прикоснувшись указательным пальцем к губам,

перебирала мысли, поднимала взгляд к небу и, лишь когда по краю её губ снова пробегала улыбка,

вновь приподнимала край платья и торопилась в город. Ей непременно хотелось явиться к

королеве и рассказать о цветке, способном вернуть той силы. Но она сбавляла шаг, всякий раз

решая просить её величество о ребенке; и лишь надеялась, что королева доверит своё чадо

женщине, отказывающейся ради того от вечных лет молодости.

Сомнениями и надеждами она добралась до Моста менял и остановилась. Её сердце

неудержимо рвалось дальше по каменистой набережной в замок, но разум охлаждал её стремления

и наставлял вернуться домой, чтобы остынуть от волнения и подобрать необходимые слова

прежде, чем ворваться переполняемой безумной радостью в покои мучающейся горем королевы.

- Вы весь вечер провели у окна, моя милая Готель, словно его вид открыл вам то, чего доселе

в нем не было, - жаловался Эмерик.

Готель давно оставила светскую жизнь и вид Лувра её, естественно, не занимал. Но теперь,

она ежечасно выглядывала в окно, и её взгляд скользил по Сене, омывающей вдалеке стены

королевского замка. Оставшись без внимания, Эмерик сидел в стороне и рассказывал истории

своих былых походов, которые захватывали его, как чужие. Он с грустью пытался принять тот

факт, что его возлюбленная не видит в нем никого, кроме как редкого любовника, но мужественно

гнал от себя мысли об её равнодушии, чаще списывая подобное её поведение на молодость лет. А

потому он не удивился, когда та неожиданно сменила тему, но приятно удивился тому, что Готель

заинтересовало его мнение.

- Вы были когда-нибудь в замке? - не отрывая взгляда от окна, спросила она

- В Лувре? - уточнил Эмерик и, увидев, как Готель кивнула в окно, продолжил, - нет, моя

дорогая. Я предпочитаю не путать войну с политикой. Я воин, и для меня война - сражение, а не

передел земель. Великие цели - удел королей, а вторгаться в их планы - дело неблагодарное.