I

отвоеванных им в Греции островов. Встречи подруг были так же радостны и легки, словно не

сталось меж ними обиды или разочарования; Анна в силу своей юности увлеклась новыми

впечатлениями и лишь Готель иногда с тоской смотрела на её непричастные к себе подъемы. И

она часто бежала от своего одиночества из башни. Сначала к Анне, затем в Марсель, Лион, в

ближайшую деревню, в молочную лавку, везде, где можно было обменяться хоть словом.

Десятки лет она не покидала башню, и десятки лет бежала от неё. Она была её проклятием и

её спасением. Как, например, во времена великого голода, обрушившегося в начале

четырнадцатого века на Европу, вследствие череды погодных неурядиц. Уже после первого

массового неурожая цены на еду выросли в десятки раз. К концу трехлетнего "не сезона" города

были охвачены паникой и грабежом. Особенно еды не хватало в городах. Те, кто не могли добыть

себе таковой, ели бездомных животных, птиц и крыс, и если не умирали от голода, погибали от

полученных болезней. Что уж было говорить о счастье поймать дичь, за которую в лесах

разворачивались настоящие побоища; сначала убивали за еду, а затем и чтобы съесть. Но тех, кто

выжил в это страшное время, ожидало следующее испытание. Чума. Население Лиона

сократилось в три раза. Готель выходила из башни лишь под покровом ночи, собирала травы и

коренья, хворост для камина, всё, что можно было сложить в запас.

Но она не оставляла башню, хотя могла бы уехать в Турин или Милан; или используя свое

состояние вполне комфортно провести это время на теплых берегах Прованса. Но она оставалась в

башне. То ли от того, что боялась упустить их общее с ней предназначение, то ли потому, что

хотела знать, способна ли башня её защитить. В то время она много думала о своем высшем

предназначении, как и о том, было ли оно. Люди вокруг умирали тысячами, а что она могла

исправить? Ежедневно Готель уверяла себя, что, погибнув там, она никому не поможет; молилась

и надеялась, чтобы после этого ада на земле осталось хоть что-то, ради чего ей стоило бы выжить,

принимая во внимание, что к концу голодомора у неё сохранился и весь запас вина, и ещё

несколько этажей собранной годами провизии; достаточно, чтобы пережить в башне не только

еще один голод, но и чуму, и даже столетнюю войну с Плантагенетами.

X

Капитан французской гвардии Эмери́к Бедои́р был храбрым воином, пока дело не доходило до

объяснений с противоречивой мадмуазель Сен-Клер, двадцати одного года отроду, жившей в доме

двух этажей на левом брегу Сены. Этот мужчина имел вид по всей форме устрашающий, а его

тело поистине являлось картой военных действий и подвигов, о каждом из которых гласил тот или

иной шрам. Одним из них - на правом плече, он дорожил более остальных, поскольку тот, якобы,

был приобретен им "в битве при Пате с Жанной". И пока Готель занималась

благотворительностью, излечивая шрамы Парижа благими делами, как, впрочем, и в любое другое

отсутствие возлюбленной, Эмерик послушно сидел на её крыльце и точил клинок, чем со

временем создавал у соседей и прохожих впечатление присутствия на набережной оружейной

мастерской.

- Я вас решительно не понимаю, - говорил он по её возвращении, - то вы теплы, щедры, а то

бежите от меня, едва наступит день. Но более всего меня тревожит мысль, что моё израненное

тело для вас гораздо лучше, чем моя душа. Я ожидал вас из Труа два дня, не покидая вашего

крыльца.

- Входите же, - впускала его Готель, - но через час, любезный Эмерик, я ожидаю мадмуазель

Сорель.

- Я бы желал быть с вами и после ночи, и вас оставить навсегда себе, - убежденно твердил он,

- но вы совсем другая днём и вовсе не такая ночью, а вас обеих мне, видимо, застать никак не

суждено.

- Ну, бросьте ж наводить тоску, мой друг, и приходите вечером. Я обещаю, что найду немного

сил на ваши чувства, - заверила она и кротко поцеловала Эмерика в губы, который потом еще

долго прощался, пока не застал в дверях юную Агнес.

Исполнив легкий книксен, покидающему Готель, кавалеру, девушка скользнула внутрь и

спешно сбросила с головы, словно горящую солому, золотой атур.

- Эта мода скоро сведет меня с ума, - качая головой, проговорила она и перелила из кувшина в

стакан немного холодной воды.

Это была ангельской красоты девушка. Фрейлина герцогини Анжуйской, "оставленная во

Франции, как национальное достояние Валуа", а после приехавшая в освобожденный Париж,

желая, тем самым, обезопасить себя от, ещё незавершенной на западе королевства, войны.

- Похоже, Эмерик не очень счастлив оказанным ему вниманием, - проговорила девушка,

рассматривая свое новое платье.

- Я каждый раз, его встречая, боюсь, что он осмелиться просить моей руки.

- Почему?

Готель какое-то время, молча, смотрела на девушку, словно искала подходящего ответа, но,

так и не найдя, как это объяснить, проговорила сухим голосом:

- Я просто не могу этого сделать.