i 77717a20ea2cf885

  Ратиборец в исполнении несложен: алая свастика в квадрате и вписанный в неё же идеальный крест. Я решаюсь обнести квадрат ещё и кругом, символом щита. Ян - парнишка молоденький, неопытный, дополнительная защита не помешает.

  А теперь - настроиться бы ещё на того, для кого оберег предназначен.

  Стежок укладывается за стежком, алеют на холстине новорожденные крестики, а я всё вспоминаю хрупкого на вид парнишку, у которого хватает силёнок и на хозяйство, и на воинское дело, и обо мне, непутёвой, заботиться, словно о старшей сеструхе. Он показывал мне, как точить ножи, поднимал брусок, то и дело ускользающий из моих пальцев, стрелы подавал на первых занятиях, тетиву учил натягивать. Были бы живы мои племянники - точь в точь такими бы выросли. Как же я хочу тебе помочь, мальчик мой!

  Наконец, заканчиваю. Хвосты ниток заправляю на изнанку, чтобы узелков не оставлять, это важно. Положив рубаху на стол, любуюсь, и, наконец, зову Яна.

  Он благоговейно прикасается к оберегу, будто здороваясь. Протягивает рубашку мне.

  - Одень сама! Своими собственными ручками!

  Всё правильно, кто в шитьё силу вкладывает, тот её и передаёт. По месту назначения, или, как говорит сэр Майкл, адресно. Чтобы Судьба не перепутала, кому благоволить.

  Одела я его, положила руку на свою работу...

  ...на Ратиборца Огненного, что очи врагов ослепляет и с поля боя гонит...

  и говорю, чтобы торжественность момента поддержать, а у самой вдруг в носу щиплет и слёзы наворачиваются.

  - Благословляю тебя, Ян, на подвиги воинские, на службу ратную. Живи честно, правь достойно.

  Поклонился он мне в пояс, как и Ольга.

  - Благодарствуй, Обережница.

  Я уже и не возражаю. Сказать-то нечего.

  Ушёл Ян, улетел, будто вместе с Ратиборцем и крылья на рубахе выросли. А я сижу одна и думаю: что же мне теперь со всем этим делать?

  А Васютина рубаха - вот она. На столе так и осталась.

  А свет лунный в окно - так и полыхает.

  И нитки есть у меня с золотой огневистой канителью, и схема новая в голове до того чётко высветилась, что снова я открываю шкатулку. Хотя... поначалу колеблюсь, не положено рядом с одним оберегом второй нашивать. Но вспоминаю ещё одно правило, самой Макошью заведённое. И говорит оно: как мастерица решит, так быть по сему, коль считает верным.

  Я выкладывала крестик за крестиком, вдыхала запах лаванды, смешанный с мужским духом, слушала, как, лопаясь, тренькают на моей многострадальной сердечной мышце дужка за дужкой, обруч за обручем. И плакала. Никому не скажу, что открылось мне о тебе тогда, Васюта.

  Отнесу утром, пока они там копьями стучат, суну ему под подушку. И пусть даже не думает, что буду благословлять. Обойдётся.

  Закончила, полюбовалась, задумалась... А глаза уже слипаются. И сомлела.

  Васюта меня разбудил. Попытался шкатулку из-под щеки вытащить - я и прочухалась.

  - Рубец остался, - говорит он, растирая мне щёку. - Смотреть надо, куда ложишься. Ты почему вообще здесь? Время-то за полночь.

  А, это он, наконец, гостей своих выпроводил... или проводил... Что-то мысли путаются.

  - Васенька, - говорю виновато, спросонья, должно. А что сказать дальше - не знаю. И протягиваю рубаху эту несчастную. Не бегать же мне, в самом деле, по мужским горницам втихаря, под подушки подарки прятать; лучше сразу отдам.

  Он оглаживает моё шитьё, смотрит задумчиво и грустно.

  - Или понадобится? - спрашивает. - Чуешь что? К чему мне Валькирия, когда Ратиборец есть?

  - Одного будет мало, - говорю, будто кто меня за язык дёргает. - Ратиборец - огненный, а Валькирия - ледяная, вдвоём тебя уберегут, когда трудно будет. Может, меня вспомнишь добрым словом.

  Ой, сейчас опять зареву. Пойду-ка я.

  - Да погоди, - он меня перехватывает, - что ж ты убегаешь от меня всё время, лапушка...

  И притягивает к себе, и обнимает ласково.

  - Ой, - вспоминаю я и отстраняюсь. - Васюта, ты прости... Но ты бы мне хоть платье расстегнул. Не думай ничего плохого, просто у меня не получается, я уж сколько раз пыталась. Не Яна же мне просить? Сам понимаешь...

  Он молча заходит мне за спину. Пуговки махонькие, на тоненьких ножках, пока это их Васюта своими борцовскими пальцами подцепит... И как-то он не особо торопится. Я, не сдержавшись, зеваю.

  - Готово. - Его голос неожиданно суров. - Сама дойдёшь, что ли? Как есть непутёвая... Или донести?

  Донести, чуть не срывается у меня. От того, что я до сих пор в каком-то дурном состоянии полусна-полубодрствования, в голову приходит невесть что. Васюта, приобняв, провожает до светлицы. На пороге сурово спрашивает:

  - Эй! А должок?

  Да? А я ему что-то должна?

  Пока ворошу память, тупо пытаясь сообразить, в чём это я провинилась, он неожиданно берёт меня за подбородок. Я чувствую его дыхание, щекотку от бороды и ... жёсткие губы.

  У меня вдруг слабеют ноги.

  Чтобы не упасть... конечно, только чтобы не упасть, я обхватываю его за могучую шею. Васенька, ты что это? И понимаю, что говорю вслух.

  - А я что? - грустно отвечает он. - Люба ты мне. Могла бы и догадаться, лапушка.