i 77717a20ea2cf885

  Остатки сонной одури с меня слетают окончательно, и только сейчас до меня потихонечку доходит, что, собственно говоря, творится. Время позднее. Я - на пороге спальни, не одна, между прочим. И в этом самом, расстёгнутом во всю спину платье, заспанная, чудная и беззащитная.

  И остатками ума соображаю, что не домогнётся ведь. Не просто так он на порожке застрял. Как я сейчас решу, так и будет.

  Немеющей от страха рукой толкаю дверь светёлки.

  - Заходи. Разберёмся, кто кому должен.

  Он склоняется к моему уху.

  - Ваничка, лапушка, я ж не просто так зайду. Я ж... навсегда зайду. Не пожалеешь?

  И это "навсегда" меня добивает.

  - Мне, можно сказать, каждый час дорог, - говорю сурово, - а ты тут упираешься. Заходи, кому сказано!

  Платье само сползает под его взором. Остывшая постель холодит спину. На губах моих - вкус полыни и зверобоя.

  - Всё у тебя будет хорошо, - шепчет он. - Только верь мне, Ваничка...Медовая моя...

  - Вася, - отвечаю, в какой-то момент опомнившись и не веря в происходящее, - ну, на кой я тебе сдалась? Не девочка уже, и непутёвая, сам говоришь...

  - И высокоумная больно, - подхватывает он. И на ушко добавляет: - Желанная ты. Поняла?

  Это как же меня угораздило? Даже луна в окошке надо мной смеётся. До самого утра смеётся.

  ...Розовеют в рассвете потолочные балки. Васюта любовно перебирает пальчики на моей руке, целует каждый. Душа моя поёт и трепещет.

  Рассеянно обвожу взором комнату - и в изумлении обнаруживаю на полу изумрудно-серебристую груду. Да что же это такое! Я из-за этого платья, можно сказать, кусочек женского счастья ухватила, а оно тут, бедное, валяется? Право же, оно того не заслужило. Подтягиваю с пола "счастливый" наряд, встряхиваю, разглаживаю: сейчас отправлю в укладку, на отдых...

  - Васечка, - говорю озадаченно, - а это что ж такое, голубь мой?

  В обоих плечевых швах скрываются потайные крючочки. Заметь я их сразу, и не пришлось бы мне дважды смущаться, можно было бы спокойно натянуть и стянуть платье через голову. Это почему же я сразу не заметила? А Васюта - неужто своим острым глазом не углядел? Впрочем, ему-то откуда знать, разве мужчины такими деталями интересуются... Но, глянув в его смеющиеся глаза, поняла: об этой конкретной детали он знает.

  - Вы что же, - говорю с угрозой, - сговорились? То-то эта аферистка вокруг меня вчера так увивалась... Ах, вы... вы...

  И не так обидно, что с пуговичками накололи, это ладно, может, без этих расстёгиваний я и не решилась бы Васюту к себе затащить; обидно, что меня опять втихую провели.

  Я хватаю подушку.

  Васюта даже не уворачивается. Мол, бей, бей меня, голубка, как есть виноват! Бей сильнее! Оп, а подушку-то я отобрал, не отнимешь, лапушка! У меня даже руки опускаются.

  - И-и-извращенцы, - от злости я заикаюсь. - И-и-зверги... И-и...

  - Ироды, - доносится глухо из-под подушки

  - Ироды! - машинально повторяю. И взвиваюсь: - Не смей мне подсказывать!

  Он выглядывает одним хитрым глазом.

  - Ла-апушка, - шепчет ласково. - Побила, пошумела, и хватит! Скажи лучше, чем вину загладить? Всё сделаю!

  Облапил, притянул к себе. Уложил на плечо.

  - Разве плохо тебе со мной?

  Хорошо. Но я ж не признаюсь ни за что!

  Он целует меня в макушку. Возражать не хочется. Говорить не хочется. Так я и засыпаю, наконец, под стук его большого сердца.

  Глава 8

  Если уж не задастся день, так с самого начала, вяло думаю я, собирая осколки разбитой тарелки. Это уже вторая за утро. И не то чтобы целенаправленно бью, нет, одну локтём случайно зацепила, другая из рук выскользнула - пальцы вдруг ослабли.

  И такие минуты слабости накатывают через каждые пять-десять минут. Словно во мне, как в детской игрушке, кончается завод, а потом кто-то невидимый, сжалившись, повернёт ключик - и я трюхаю себе потихоньку дальше, до следующей остановки. Странное ощущение полусна-полубреда, сыгравшее со мной вчера злую шутку, нет-нет, да вернётся, и уж тогда мне становится совсем худо.

  Янек, видя такое дело, оттесняет меня от печи и сам достаёт горшок с упаренной пшёнкой. И правильно, а то ведь точно, опрокинула бы, и остались бы мужички без завтрака. Я упускаю момент, когда присела за стол, ловлю себя только на том, что вяло ковыряюсь ложкой в каше, а есть что-то не хочется. Поднимаю голову - и встречаю обеспокоенный взгляд Васюты.

  - Да ты здорова ли? - спрашивает он. Ему-то самому бессонница нипочём: встал легко, как будто не полчаса сна урвал, а полноценную ночь, и копьём успел намахаться, и Яна пуще прежнего нагрузил, даже Хорса по двору погонял - и свеж, и бодр. А я почему-то как варёная.

  Муромец щупает мне лоб, трогает ладони.

  - Холодные, как у лягушки. И глаза твои мне не нравятся, смурные какие-то. Никуда я тебя сегодня не пущу. Пусть наш сэр тебя посмотрит, авось поможет чем.

  Мне и самой не хочется никуда отпускаться, а вот полежать бы, отдохнуть... Но как представлю, что приедет сейчас лучезарный и сияющий и начнёт хлопотать надо мной, время и силы тратить - становится неловко. Да и дорого это время, не хочется день упускать. Многолетняя привычка выходить на работу при любых обстоятельствах берёт своё. Ничего, перетерплю.